Пьер Берже. Письма к Иву. Продолжение. 47 - 49.

[navis-vetus]

47. 10 мая 2009 г.
Мне снова попался текст, который я написал когда-то, прочитав у Рембо: « рука, держащая перо, стоит руки пахаря на плуге». Я адресую его тебе, он будет вместо письма. В конце концов, и там тоже я говорю о себе:
«Старая фантазия, как часто она приходит на ум, как часто я ее отгоняю… Это множество слов, которое выстраивается, как неприятельские солдаты - мне предстоит сразиться и победить каждого, одного за другим, или пасть, задавленным их количеством. Бой уже мне кажется неравным – одно перо против стольких противников! И это без тех, которые еще готовятся вступить в стычку. Вот-вот они будут здесь. Они не сомневаются, что победят меня. Они меня выслеживают, подстерегают, они не жалеют времени. Время! У меня именно его-то и нет! Я так много его потерял, что почти ничего не осталось, так что я не стану надеяться на чудеса, изображать щедрость, растрачивать его. Я должен организовать оборону, защитить себя, подготовить нападение. Я не могу позволить себе роскошь прямой атаки, это слишком рискованно, и пополнения не будет, я совсем один и могу рассчитывать только на собственную бдительность. Я их изучил, этих врагов – сейчас момент, когда противники приглядываются, демонстрируют себя друг другу, пытаются оценить свои и чужие силы. Поначалу с ними легко – со словами, это ведь о них идет речь – они будто бы поддаются, повинуются, выстраиваются как ты хочешь, но внезапно, непонятно почему, поднимают мятеж, рассыпаются во все стороны, отказываются вставать в шеренгу, и, как конь, встретив преграду, застывают на месте, неподвижные, оцепенелые. Я знаю, о чем говорю. Сколько раз мне приходилось разворачиваться и возвращаться? Я перестал считать. Есть ловкие люди – я с ними знаком, я их уже достаточно повидал с тех пор, как охраняю границы писательства. Ловкие люди избегают путей с преградами, они аккуратно ведут свои небольшие группки слов, отполированных, как новенькие монеты, направляют их в поход через те сто пятьдесят страниц, которые необходимы, чтобы не показаться смешным – и возвращают, рысцой эпилога, в мирную конюшню, где поджидает читатель. Я в грош не ставлю подобные променады, они, конечно, полезны для здоровья, и даже дети могут в них участвовать. С этими ловкачами, о которых я говорю, вы не рискуете отморозить ноги в реке Березине под взглядом единственного глаза Кутузова, речь вообще не идет о передовой. С ними вы все время остаетесь в тепле, под крышей. Никаких настоящих баталий. Не будет и побед, но также и поражений, только бесконечные мелкие стычки, ненужные, не срочные, где в картонных декорациях противостоят друг другу киношные солдаты, которые только и ждут окончания фильма, чтобы пойти домой».
48. 11 мая 2009
В том тексте, который я тебе послал вчера, говорится, конечно же, обо мне самом, но все это можно сказать о ком угодно, причастном к творчеству, ты это понимаешь лучше, чем кто бы то ни было. Творчество – это борьба сначала с самим собой, а потом со всеми и со всем. Борьба ежесекундная. Я не верю в безмятежных гениев, которые сидят и ждут вдохновения, подлинные гении – мученики: Флобер, Пруст, Толстой, Джойс, Селин, Жене. Я назвал только писателей, но есть ведь и другие – художники, музыканты, философы, а иногда и кутюрье – пусть мода и не является искусством. Я могу засвидетельствовать, что ты был одним из мучеников, о которых я говорю, что вся твоя жизнь состояла из ужаса и тревоги, и я должен признать, что самые кошмарные годы оказались наилучшими для творчества. Бодлер о таком уже говорил. Разве можно забыть те коллекции? Те, которые ты велел показывать под целые акты из «Тоски» и «Тристана и Изольды». Коллекции безумца, коллекции наивысшего мастерства. Коллекции, которые очень дорого тебе обошлись, и, позволь признаться, мне тоже. Однажды я ушел, решив расстаться с улицей Бабилон. Ты предпочел, чтобы я остался на месте, а сам разместился в студии. Приходил туда спать, приводил своих жиголо, покуда как-то не позвонил мне в слезах и не позвал прийти и забрать домой. Потом вернулись демоны, и я переехал в отель. О, не слишком далеко, в «Лютецию», в конце той же улицы Бабилон. Я не мог уйти от тебя на большее расстояние. На самом деле, как ты понял, я так и не смог вообще от тебя уйти. Только твоя смерть освободила меня от страхов, от моей тревоги, от этого телефона, который постоянно соединял нас хоть через полмира. От моего невроза, может быть. И что же, обрел я теперь покой? Нет, за мной тянутся слишком давние привычки; но я выучился терпению – я, нетерпеливый – такому, как пишет Джойс в «Поминках по Финнегану»: «А теперь терпение; и помните, терпение – великая вещь, и более всего мы должны избегать чего-то, подобного не имению или потере терпения». Знай, что каждый день я спрашиваю сам себя – а понравился бы тебе сегодняшний закат? а то, как дождь стекает по крыше моего сада? Твое отсутствие именно в этом – ты ничего не можешь разделить со мной. Я убеждаю себя, что тебе бы понравилось одно или другое, вот, например, «Макбет» позавчера в Опере Бастилии, ведь тебе до безумия понравился тот, который мы слушали в Зальцбурге, в скалах, с Грейс Бамбри и Фишером-Дискау. Частенько, прежде чем пойти на спектакль, ты меня спрашивал: «Как тебе кажется, это для меня?» Нынешний «Макбет» был для тебя…
49. 15 мая 2009 г.
Я рассказал тебе о «Макбете» и задумался обо всех операх и драматических постановках, которые мы посмотрели и запомнили. Как их забыть? Как забыть «Короля Лира» Питера Брука, «Фауста» Грюбера, «Толлер» и «Сказки Гофмана» Шеро, множество спектаклей Боба Уилсона, «Добрый человек из Чычуани» и «Комическия иллюзия» Стрелера, «Дон Джованни» Ханеке, Мольер в постановках Витеза, «Святой Франциск Ассизский» Питера Селларса, «Вишневый сад» Брука? А сколько я не упомянул! Театр и опера были частью нашей жизни. Они ее питали.