Unus non sufficit orbis (Одного мира мало)
перевод:
Этот текст является фан-переводом книги Джеффа Маккормака "От станции к станции: Путешествия с Боуи", все права на которую принадлежат автору и издательству Genesis Publications. Данная публикация не несёт никакой коммерческой прибыли и сделана с целью ознакомления и просвещения. Коммерческое копирование материала запрещено. |
глава 15
(окончание главы)
Джон Леннон и Йоко Оно были частыми гостями в доме у Дэвида на 20-й улице в 1975 году. Незадолго до того Джон и Дэвид, и с ними Карлос Аломар, написали песню “Fame”.Прежде я видел Леннона только дважды – один раз в 1963 году, с Битлз, в Кройдоне, на концерте в Фэрфилд Холлз (Fairfield Halls), во всем блеске их первого успеха, а затем еще раз, в начале семидесятых, когда я слушал «Пластик Оно Бэнд» в Театре Лицеум в Лондоне. В первый раз мне было 16 лет, и программка с того концерта хранится у меня до сих пор. Так что это было совершенно потрясающе – спустя годы познакомиться с Джоном лично. А еще больше – знать, что он видел меня на сцене на концертах Дэвида.
Джон держался непритязательно и скромно, но от него исходил магнетизм. Он показался мне очень теплым, и при этом учтивым. На самом деле, учтивость – это качество, присущее многим истинным звездам. И у Боуи оно есть. Пол Маккартни проявил его как-то, когда они с Линдой выбирались пораньше с шоу Diamond Dogs, чтобы избежать толпы, и Пол заметил, что мы с Ги стоим за сценой. Пол поднял руки над головой, поаплодировал нам и изобразил губами «Спасибо». Класс, Пол. И Джордж Майкл такой же. В начале девяностых, когда я благодарил Джорджа за прекрасную работу – он сделал ремикс мелодии, которую я написал с Саймоном Голденбергом – “Only You”, из проекта Praise, которая вошла в «топ 5» в английских чартах – он великодушно сказал «Ну, ребята, то, что вы мне дали, было просто блестяще». Насколько милые бывают люди!
А вот Арета Франклин была не так мила. В 1975 году Дэвид вручал ей Грэмми в Театре Урис (Uris Theatre, с 1983г – Gershwin Theatre, Театр Гершвинов) в Нью Йорке. Был он trés suave, то есть совершенно пленителен, в своем отменно скроенном костюме и сказал массу хороших слов о мисс А.Франклин – которая продефилировала на сцену, выхватила Грэмми у Дэвида из трепетных рук и воскликнула «О-о-о, я так рада, что могла бы даже поцеловать Дэвида Боооооуи!»Две вещи я отчетливо помню из того вечера. Первая. Сидел я ряду этак в четвертом-пятом, ждал, когда начнется шоу – вместе со всем залом, битком набитым важными людьми. Пока мы ждали, одна из организаторов – ухоженная деловая женщина лет под тридцать – ходила туда-сюда по сцене, явно наслаждаясь своим моментом славы. Внезапно, на полпути, на середине сцены она рухнула ничком. Не пошатнулась, не споткнулась – а просто круто, по-деловому с маху легла. Она лежала там просто целую вечность – неподвижная, так и сжимая свою горемычную папку организатора. Мы, аудитория, застыли от жалости - и потому что глазам своим не верили, и потому что просто географически были слишком далеко, чтобы как-то ей помочь. В конце концов появились другие люди с папками и унесли ее куда-то – увы, думаю, не так далеко, как бы ей хотелось...
Другое мое воспоминание. Я сижу за столом на вечеринке после шоу с певцами Дэвидом Эссексом и Энди Уильямсом (сюрреально само по себе) – и к нам подходил Боуи с прекрасной Энн Маргарет [фото слева]. Она на том шоу исполняла великолепный танцевальный номер. После того, как Боуи представил нас друг другу, я сказал ей, не задумываясь и совершенно искренне, что нахожу ее крайне сексуальной. Вы скажете, что я лгу, но клянусь - девушка покраснела.А Пластик Оно Бэнд я видел в Лицеуме на расстоянии примерно в десять метров – я находился сбоку, на сцене. В то время я помогал конферансье того шоу – это был диджей с радио ВВС, Император Роско [фото ниже справа]. По-настоящему его звали Майк Пастернак, он был американец, и отец его был в Голливуде крупным кинопродюсером. Он приехал в Лондон через Францию, где уже успел стать крупной звездой на радио, под именем Президент Роско. Перебравшись в Англию, он повысил себя до Императора.
С Роско я познакомился через его секретаршу, француженку по имени Мартин. Роско пребывал в заблуждении, будто у меня грандиозный певческий голос, и хотел стать моим менеджером. Но пока что, дабы сохранить в целости свое бренное тело и душу до момента наступления звездности, я работал как роуди плюс шофер Дорожного Шоу Императора Роско (The Emperor Rosko Road Show), ездил с поручениями в Париж и пел задушевные рекламные тексты на его Субботнем Шоу. Майк, жутко энергичный и заводной, способен был выдавать лучшее шоу на британском радио каждую неделю, даже если возвращался с ночного представления в Лондон в четыре часа утра. Я нежился в постели, слушая его краем уха – а он устраивал мне самую публичную побудку в Британии, восклицая что-нибудь вроде «Ну-ка Джефф! Восстань и воссияй! Сегодня вечером мы в Саутгемптоне!» И я извлекал свое измученное тело из постели, быстренько умывался, спускался к нашему фургону с длинной колесной базой, форду «Транзит» - который я парковал где-нибудь на Глостер Террас, где квартировал – вытягивал из окошечка парковочный талон и направлялся к студии ВВС, на Лэнем Плейс.
С Роско я познакомился через его секретаршу, француженку по имени Мартин. Роско пребывал в заблуждении, будто у меня грандиозный певческий голос, и хотел стать моим менеджером. Но пока что, дабы сохранить в целости свое бренное тело и душу до момента наступления звездности, я работал как роуди плюс шофер Дорожного Шоу Императора Роско (The Emperor Rosko Road Show), ездил с поручениями в Париж и пел задушевные рекламные тексты на его Субботнем Шоу. Майк, жутко энергичный и заводной, способен был выдавать лучшее шоу на британском радио каждую неделю, даже если возвращался с ночного представления в Лондон в четыре часа утра. Я нежился в постели, слушая его краем уха – а он устраивал мне самую публичную побудку в Британии, восклицая что-нибудь вроде «Ну-ка Джефф! Восстань и воссияй! Сегодня вечером мы в Саутгемптоне!» И я извлекал свое измученное тело из постели, быстренько умывался, спускался к нашему фургону с длинной колесной базой, форду «Транзит» - который я парковал где-нибудь на Глостер Террас, где квартировал – вытягивал из окошечка парковочный талон и направлялся к студии ВВС, на Лэнем Плейс.
Штаб-квартира Бибиси тогда была нервным центром самой мощной и влиятельной сети радиовещания в мире. Из просторного холла на первом этаже вы начинали долгое, сложное путешествие через лабиринт коридоров к студии, из которой Роско транслировал свое шоу – и никто из секьюрити вас обычно не сопровождал. Ни разу мне не удалось найти дорогу сразу. Я проходил одну студию – там какой-то тип вещал по-русски, другую – там кто-нибудь говорил по-арабски, в третьей транслировали живой джаз или классическую музыку – и наконец я добирался до Роско, заведенного на полную катушку: он махал руками и вопил: «Пожалей, бэби!» («Have mercy, baby!»
под звуки Mustang Sally Уилсона Пикета (Wilson Picket).После шоу мы собирали его драгоценные сорокапятки и альбомы – все пронумерованные и каталогизированные – и снова пускались в путь по лабиринту Бибиси, а звуковой фон нам составляли 43 человека, вопящие на 43 языках под 43 разных типа музыки, мимо секьюрити в безупречно черной униформе и фуражках с высоким верхом. «Хороших выходных!» - «И вам, сэр!» - дальше через главный вход, мимо скульптуры Эрика Гилла, изображающей, как Просперо посылает Ариэля в мир – и на улицу, где Роско давал несколько автографов, и вокруг задней стены Церкви Всех Святых – чтобы отыскать фургон с отчаянно оранжевой надписью The Emperor Rosco Road Show на борту. Мы еще немножко ждали двух милых девушек-танцовщиц – которые всегда опаздывали – и затем пускались вниз по Риджент Стрит, и время от времени верные фаны «Императора» махали нам и показывали большой палец.
Я отлично провел пару лет, работая на Роско и путешествуя по стране. В один из сезонов сезон мы играли в клубе под открытым небом на испанском острове Майорка. В другой раз Роско работал конферансье в ревю фирмы Стакс, и мне посчастливилось познакомиться с Букером Т Джонсом, Дональдом Даком Данном, Эл Джексоном и с моим особенным кумиром гитаристом Стивом Кроппером. Это был просто рай для «соул-боя»! Они все оказались не только невероятно милыми и скромными, но вдобавок настолько учтивыми, что, после того как нас один раз представили друг другу, запомнили, как меня зовут.
Композиция “Green Onions”, которую записали Booker T and The MGs, вместе с “Night Train” Джеймса Брауна считались классическими инструментальными вещами в музыке модов 1960-х. Но все же более всего впечатляет то, что Букер и компания делали с покойным – великим – Отисом Реддингом и потрясающей духовой секцией Mar-Key. Вообще я могу бубнить про то, как они были великолепны, не один день подряд, без умолку, но достаточно только сказать, что их совместная – с некоторой помощью Айзека Хейза (Isaac Hayes) – работа над версией Реддинга песни Try a Little Tenderness (прим. перев. – очень популярная песня, которую написали в 1932 г "Irving King" (James Campbell и Reginald Connelly) и Harry M. Woods, и которую в разное время исполняли, в числе многих других, Бинг Кросби, Нина Симоне, Этта Джеймс и Тина Тернер) попросту определила стиль соул.
Снимаю шляпу.
Композиция “Green Onions”, которую записали Booker T and The MGs, вместе с “Night Train” Джеймса Брауна считались классическими инструментальными вещами в музыке модов 1960-х. Но все же более всего впечатляет то, что Букер и компания делали с покойным – великим – Отисом Реддингом и потрясающей духовой секцией Mar-Key. Вообще я могу бубнить про то, как они были великолепны, не один день подряд, без умолку, но достаточно только сказать, что их совместная – с некоторой помощью Айзека Хейза (Isaac Hayes) – работа над версией Реддинга песни Try a Little Tenderness (прим. перев. – очень популярная песня, которую написали в 1932 г "Irving King" (James Campbell и Reginald Connelly) и Harry M. Woods, и которую в разное время исполняли, в числе многих других, Бинг Кросби, Нина Симоне, Этта Джеймс и Тина Тернер) попросту определила стиль соул.
Снимаю шляпу.
В середине марта 1975 года я приехал из Нью-Йорка в Лондон, чтобы проведать мою дорогую старушку маму в Бекенеме, в Южном Лондоне.
Мать моя была самой худшей хозяйкой на свете. Вокруг нее мог мир обрушиться, она бы и не заметила. Она предпочитала играть на своем рояльчике или писать письма многочисленным друзьям, которые у нее были по всему свету. Время от времени мы с сестрой Рози появлялись у матери, вооружались дезинфицирующими составами и резиновыми перчатками и выгребали из холодильника такие вещи, от которых затошнило бы самого Луи Пастера.
Когда я был ребенком, матери из всех моих друзей больше всего нравились Дэвид и Джордж. Джорджа Андервуда, который и сейчас остается одним из моих лучших друзей, я знаю с четырех лет. Когда мы с Джорджем перебираем по части пива, нас одолевает ностальгия и мы донимаем людей напоминаниями об этом факте. А Дэвида я узнал, будучи уже целых лет семи или восьми. Моя мать следила за карьерой Дэвида с настоящей гордостью. Неодобрение она выражала только слыша строчку из “Quicksand” - с альбома Hunky Dory – где упоминаются «лживые речи Черчилля». Мама не возражала против длинных волос, она даже платье, в которое Дэвид нарядился для обложки The Man Who Sold The World, находила вполне подходящим, но эта строчка переходила всякие границы хорошего вкуса для нее, истинной тори...
Мать моя была самой худшей хозяйкой на свете. Вокруг нее мог мир обрушиться, она бы и не заметила. Она предпочитала играть на своем рояльчике или писать письма многочисленным друзьям, которые у нее были по всему свету. Время от времени мы с сестрой Рози появлялись у матери, вооружались дезинфицирующими составами и резиновыми перчатками и выгребали из холодильника такие вещи, от которых затошнило бы самого Луи Пастера.
Когда я был ребенком, матери из всех моих друзей больше всего нравились Дэвид и Джордж. Джорджа Андервуда, который и сейчас остается одним из моих лучших друзей, я знаю с четырех лет. Когда мы с Джорджем перебираем по части пива, нас одолевает ностальгия и мы донимаем людей напоминаниями об этом факте. А Дэвида я узнал, будучи уже целых лет семи или восьми. Моя мать следила за карьерой Дэвида с настоящей гордостью. Неодобрение она выражала только слыша строчку из “Quicksand” - с альбома Hunky Dory – где упоминаются «лживые речи Черчилля». Мама не возражала против длинных волос, она даже платье, в которое Дэвид нарядился для обложки The Man Who Sold The World, находила вполне подходящим, но эта строчка переходила всякие границы хорошего вкуса для нее, истинной тори...
Джордж Андервуд в 1964-м, когда он вместе с Боуи играл в группе The King Bees,
и в 2002-м - с Боуи и Джоном Кембриджем (ударником, работавшим с Боуи в начале 70-х)
Проведя несколько недель в Лондоне, я вернулся в Париж чтобы воссоединиться с Лоло, и мы вместе отправились в США, где остановились у Майкла и Нэнси Липпман в Лос Анджелесе.Я познакомился с Майклом [фото справа] в 1974 году, он тогда работал в агентстве СМА в ЛА. У них с женой было гостеприимный и дружелюбный дом-бунгало, на полпути по Норт Кингз Роуд, по направлению от Сансет Стрип. Дом охраняла овчарка по имени Марвин. Майкл и Нэнси были настоящие люди, которым выпало жить в ненастоящем мире. В течение всех тех месяцев, которые я провел в Лос Анджелесе, они оказывали на меня замечательно стабилизирующие воздействие и появляли потрясающую доброту и дружественность. В тот вечер, когда к Липпманам приехала Лоло, у них был праздник в честь их подруги Минни Риппертон. Она отмечала выход своего могучего хита “Lovin`You» - с альбома 1974 года “Perfect Angel”. Эта песня стала классикой, и по праву. Со своими простыми аранжировками и феноменальным вокалом Минни она совершенно уникальна. Увы, Минни умерла от рака груди вскоре после того, как песня стала хитом. Она была так же нежна, как ее голос, и я благодарен судьбе за возможность познакомиться и с ней и с ее любящей семьей.
Лоло пробыла пару недель и потом уехала обратно во Францию. Я завис в ЛА. Дэвид и Майкл сумели устроить мне возможность поиграть в фильме, в котором подписался работать Дэвид. Снимать его должны были в том же году, но попозже, и по большей части в Нью-Мексико. А пока нам надо было как-то убить два или три месяца.
Лос Анджелес, который я увидел в конце восьмидесятых, когда приехал туда работать над музыкой для фильма, сильно отличался от Лос Анджелеса семидесятых. Культ жизни без вредных привычек, персональные тренеры – а курильщиков теперь приравняли к прокаженным – все это было на расстоянии целой вселенной от того города, который я помнил. Обычной формой приветствия в 1975 году было сказать «салют» и сунуть тебе под нос серебряную ложку. Пузырек с белым порошком и маленькой ложечкой, прикрепленной к крышечке цепочкой, был предметом джентльменского набора. Такой непременный модный аксессуар. Кокаин был в некотором смысле «найком» семидесятых.
К счастью, я познакомился с девушкой, страдавшей аллергией на это вещество, так что употреблял его много меньше, чем мог бы. Эту девушку я встретил в тот самый вечер, когда написал песню с Игги Попом.
Игги, Дэвид и я отправились в маленькую студию где-то в Северном Голливуде. Понятия не имею, что мы там собирались делать. Там стоял большой рояль, и я принялся наигрывать несколько аккордов. Говорю «играть», но я не пианист. Я даже не прыщ на заду у пианиста – но, как и в большинстве других сфер в жизни, я могу им прикинуться. Так что я играл череду аккордов, с каким-то оттенком госпела. А следующее , что я заметил – это что Игги стоит возле меня и поет вовсю. Потом подходит Боуи, в полном восторге, и говорит, чтобы мы продолжали. Летит в операторскую, запускает пленку. Поймав, как я понимаю, то, что ему хотелось, он возвратился и сказал что-то вроде «Это великолепно!» Помня, что способен произвести не более одной идеи за раз, я подумал, что пожалуй пойду. И вот тогда я встретил ту девушку. Она сидела в холле студии, и я просто остановился возле нее и сказал «Здравствуйте».
Она была очень красива, среднего роста, с длинными, густыми темными волосами. Ее манеры были полны достоинства и чувства. Возникшее между нами взаимное влечение показалось и мгновенным, и совершенно естественным. Я спросил, почему она здесь, она ответила, что пришла повидать Игги. Я подумал, что Игги сейчас занят песней, на которую я его спровоцировал, что ему, должно быть, не до прекрасных девушек, и что мешать Игги совершенно не нужно. И вот теперь, желая помочь ему с творчеством (во второй раз за день!) – я мог сделать только одно... В общем, мы с этой девушкой ушли вместе. Как потом выяснилось, все было правильно. Песня, которая началась с меня, стала «Turn Blue» на альбоме Игги 1977 года Lust for Life.
Через пять минут после знакомства та девушка уже везла меня к дому Липпманов. У нее был белый спортивный автомобиль. Я помню – она ведет по Сансет Стрип, я гляжу на нее и думаю «Это не так уж и ужасно».
Добравшись до дома, мы сели на мою кровать и стали играть в нарды. На следующий день она собиралась в Чикаго – свой родной город – и мы решили, что если я выиграю, то она останется, если она – то уедет. Я расценил как величайший комплимент то, что она проиграла самому худшему на свете игроку в нарды.
Странные отношения были между нами. У нее в Чикаго был бойфренд, у меня была девушка во Франции, но мы очень нравились друг другу и несколько месяцев эти отношения берегли нас от беды. Хотя через некоторое время у меня на ее счет стали закрадываться подозрения. Каждый раз, когда мы ходили в ресторан, она после еды доставала из сумки эластичный бинт, надевала его на запястье и уходила в уборную. Я уже начал думать, что, будучи не в состоянии употреблять кокаин, она заменяет его героином. Потихоньку я начал высматривать следы от уколов у нее на руках и ногах. Я приглядывался к ее поведению, но не усмотрел ничего подозрительного. Кроме того, если эта девушка правда была бы джанки – как бы ей удавалось съедать целый обед, а потом еще и двойную порцию шоколадного кекса со сливочной помадкой и мороженое? Я углядел только одну странность - когда она возвращалась, глаза ее бывали несколько влажны.
В конце концов я подрядил Нэнси Липпман в помощники по разрешению этой загадки, и однажды вечером она пошла следом за девушкой в туалет. Правда оказалась еще более странной, чем все, что я воображал. Широкий эластичный бинт девушка использовала для того, чтобы собрать сзади свои длинные прекрасные волосы, так что они не мешали ей, когда она совала свои длинные прекрасные пальцы в рот, чтобы вытошнить ужин. Это-то было понятно. В смысле – вряд ли бы такой прекрасной девушке понравилось потом идти по ресторану с тем чтобы следы рвоты болтались у нее на волосах…
Лоло пробыла пару недель и потом уехала обратно во Францию. Я завис в ЛА. Дэвид и Майкл сумели устроить мне возможность поиграть в фильме, в котором подписался работать Дэвид. Снимать его должны были в том же году, но попозже, и по большей части в Нью-Мексико. А пока нам надо было как-то убить два или три месяца.
Лос Анджелес, который я увидел в конце восьмидесятых, когда приехал туда работать над музыкой для фильма, сильно отличался от Лос Анджелеса семидесятых. Культ жизни без вредных привычек, персональные тренеры – а курильщиков теперь приравняли к прокаженным – все это было на расстоянии целой вселенной от того города, который я помнил. Обычной формой приветствия в 1975 году было сказать «салют» и сунуть тебе под нос серебряную ложку. Пузырек с белым порошком и маленькой ложечкой, прикрепленной к крышечке цепочкой, был предметом джентльменского набора. Такой непременный модный аксессуар. Кокаин был в некотором смысле «найком» семидесятых.
К счастью, я познакомился с девушкой, страдавшей аллергией на это вещество, так что употреблял его много меньше, чем мог бы. Эту девушку я встретил в тот самый вечер, когда написал песню с Игги Попом.
Игги, Дэвид и я отправились в маленькую студию где-то в Северном Голливуде. Понятия не имею, что мы там собирались делать. Там стоял большой рояль, и я принялся наигрывать несколько аккордов. Говорю «играть», но я не пианист. Я даже не прыщ на заду у пианиста – но, как и в большинстве других сфер в жизни, я могу им прикинуться. Так что я играл череду аккордов, с каким-то оттенком госпела. А следующее , что я заметил – это что Игги стоит возле меня и поет вовсю. Потом подходит Боуи, в полном восторге, и говорит, чтобы мы продолжали. Летит в операторскую, запускает пленку. Поймав, как я понимаю, то, что ему хотелось, он возвратился и сказал что-то вроде «Это великолепно!» Помня, что способен произвести не более одной идеи за раз, я подумал, что пожалуй пойду. И вот тогда я встретил ту девушку. Она сидела в холле студии, и я просто остановился возле нее и сказал «Здравствуйте».
Она была очень красива, среднего роста, с длинными, густыми темными волосами. Ее манеры были полны достоинства и чувства. Возникшее между нами взаимное влечение показалось и мгновенным, и совершенно естественным. Я спросил, почему она здесь, она ответила, что пришла повидать Игги. Я подумал, что Игги сейчас занят песней, на которую я его спровоцировал, что ему, должно быть, не до прекрасных девушек, и что мешать Игги совершенно не нужно. И вот теперь, желая помочь ему с творчеством (во второй раз за день!) – я мог сделать только одно... В общем, мы с этой девушкой ушли вместе. Как потом выяснилось, все было правильно. Песня, которая началась с меня, стала «Turn Blue» на альбоме Игги 1977 года Lust for Life.
Через пять минут после знакомства та девушка уже везла меня к дому Липпманов. У нее был белый спортивный автомобиль. Я помню – она ведет по Сансет Стрип, я гляжу на нее и думаю «Это не так уж и ужасно».
Добравшись до дома, мы сели на мою кровать и стали играть в нарды. На следующий день она собиралась в Чикаго – свой родной город – и мы решили, что если я выиграю, то она останется, если она – то уедет. Я расценил как величайший комплимент то, что она проиграла самому худшему на свете игроку в нарды.
Странные отношения были между нами. У нее в Чикаго был бойфренд, у меня была девушка во Франции, но мы очень нравились друг другу и несколько месяцев эти отношения берегли нас от беды. Хотя через некоторое время у меня на ее счет стали закрадываться подозрения. Каждый раз, когда мы ходили в ресторан, она после еды доставала из сумки эластичный бинт, надевала его на запястье и уходила в уборную. Я уже начал думать, что, будучи не в состоянии употреблять кокаин, она заменяет его героином. Потихоньку я начал высматривать следы от уколов у нее на руках и ногах. Я приглядывался к ее поведению, но не усмотрел ничего подозрительного. Кроме того, если эта девушка правда была бы джанки – как бы ей удавалось съедать целый обед, а потом еще и двойную порцию шоколадного кекса со сливочной помадкой и мороженое? Я углядел только одну странность - когда она возвращалась, глаза ее бывали несколько влажны.
В конце концов я подрядил Нэнси Липпман в помощники по разрешению этой загадки, и однажды вечером она пошла следом за девушкой в туалет. Правда оказалась еще более странной, чем все, что я воображал. Широкий эластичный бинт девушка использовала для того, чтобы собрать сзади свои длинные прекрасные волосы, так что они не мешали ей, когда она совала свои длинные прекрасные пальцы в рот, чтобы вытошнить ужин. Это-то было понятно. В смысле – вряд ли бы такой прекрасной девушке понравилось потом идти по ресторану с тем чтобы следы рвоты болтались у нее на волосах…
«Трубадур» на Бульваре Санта Моника – это было излюбленное место у музыкальных фирм, чтобы предлагать вниманию публики новые коллективы. Лео Сэйер играл там свой первый концерт, и Эверидж Уайт Бэнд (The Average White Band, AWB) тоже.Я имел удовольствие общаться с AWB, когда мы все жили в легендарной гостинице Sunset Marquee в 1974, и потом в 1975 в Albuquerque Hilton. К сожалению, барабанщик Робби Макинтош погиб при дурацком несчастном случае, связанном с наркотиками, в Голливуде, как раз когда группа шла на подъем в Америке. Их дебютный альбом, названный по имени группы – альбом продюсировал Ариф Марадин, и в него входил мощный хит Pick Up the Pieces» - звучал настолько по-настоящему, что я никак не мог убедить ударника Боуи, Денниса Дэвиса, что эти парни белые.
Как-то вечером я сидел в «Трубадуре» за столиком прямо перед сценой. Я был с Дэвидом и певицей Клодией Леннар (Claudia Lennear). Мы пришли туда посмотреть старого певца соул Бобби «Блю» Бланда. (Bobby “Blue” Bland). Ближе к концу программы, когда Бобби, уже на полном взводе , весь распаленный и сексуальный, вел медленную вещь, в зале появился известный тип по имени Фредди. (От перев. – видимо, Фредди Сесслер)
Фредди был средних лет и на вид вполне цивильный, но это был великий кокаиновый делец. Его специализацией было знакомиться со всеми крупными рок-группами и подсаживать их на свой товар, качество которого было гарантировано. Никогда он не нуждался в такой прозаической вещи как пропуск за кулисы – пакетики с кайфом помещали его в начало любого списка. И, однако, только небесам известно, что именно Фредди вручил мне под столом в тот вечер. Когда я опустил в пузырек серебряную ложку, тонкое облачко кристаллов легче воздуха поднялось передо мной, мерцая в цветных лучах прожекторов как миниатюрная, комнатная версия Северного сияния.
Отведав по щедрой порции товара Фредди, мы все оказались совершенно на одной скорости с мистером Бландом [Bobby 'Blue' Bland - фото слева]. На самом деле, порошок Фредди был так хорош, что мы оказались даже на шаг впереди Бобби. Совершенно спонтанно мне в голову пришла мелодия для бэк-вокала, и я спел ее на ухо Дэвиду. Дэвид, не будучи излишне стеснительным мальчиком, немедленно подстроился с красивой гармонией. И когда Клодия вступила верхним голосом, мы зазвучали как маленький ансамбль ангелов. А затем один человек из группы Бобби, по побуждению самого великого музыканта, наклонил прямо к нам микрофон на длинной стойке. И мы полетели в небеса детей соула, влекомые добрыми руками живой соуловской легенды. Лучше быть не может...Дэвид со временем дошел до того, что снял себе жилье в Лос Анджелесе на Доэни Драйв. Я по большей части жил с четой Липпманов. Нэнси давала мне попользоваться свой ярко-желтый фольксваген-жук с поднимающимся верхом. Нэнси работала учительницей в местной школе, и я возил ее туда по утрам и забирал потом вечером. Мне нравилась ее маленькая машинка – раскатывать под солнцем ЛА с поднятым верхом было просто волшебно.
637 North Doheny Drive
А когда я не жил у Липпманов, я останавливался у моей чикагской девушки, которая иногда давала мне свою спортивную машину. Машина в ЛА – самая необходимая вещь. Ходить пешком в ЛА – это все равно что ходить нагишом а Лондоне или в Париже. Сочтут эксцентричным, самое меньшее.
Время от времени я ходил поразвлечься к Боуи, в его съемное бунгало. Как-то ночью мы сидели на полу в длинной, продолговатой комнате, вокруг Дэвида громоздилась куча всяких его необходимых вещей – книжки, бумаги, фотографии, скетчи и все подряд – и мы слушали радио. Ведущий то и дело говорил нам, что сегодня день рождения Вильяма Шекспира, так что я делаю вывод, это должно было быть 23 апреля, и в Англии – День Святого Георгия. Ведущего, кажется, звали «Тень», и вот, отмечая день рождения великого барда, мы слушали английские комедийные записи – отрывки из Монти Пайтон, «The Goon Show» и разный менее известный материал (в любом случае – малоизвестный для местного лос-анджелесского населения).
Время от времени я ходил поразвлечься к Боуи, в его съемное бунгало. Как-то ночью мы сидели на полу в длинной, продолговатой комнате, вокруг Дэвида громоздилась куча всяких его необходимых вещей – книжки, бумаги, фотографии, скетчи и все подряд – и мы слушали радио. Ведущий то и дело говорил нам, что сегодня день рождения Вильяма Шекспира, так что я делаю вывод, это должно было быть 23 апреля, и в Англии – День Святого Георгия. Ведущего, кажется, звали «Тень», и вот, отмечая день рождения великого барда, мы слушали английские комедийные записи – отрывки из Монти Пайтон, «The Goon Show» и разный менее известный материал (в любом случае – малоизвестный для местного лос-анджелесского населения).
Где-то уже среди ночи, когда оба мы были уже хорошо на взводе, Дэвид предложил протестировать меня на предмет экстрасенсорной чувствительности. То есть я должен был поработать медиумом. Он попросил меня мысленно нащупать какой-нибудь предмет, который находился бы в комнате - но о котором бы мы не знали. А затем написать о нем. Я сконцентрировался изо всех сил, какие еще оставались у добросовестно удолбанного человека, и написал четыре слова: «пирамида», «окна», «дети», «дерево». Потом мы перетряхнули всю комнату в поисках чего-нибудь хоть немножко соотносимого с моими прозрениями.
Искали мы довольно долго – на столах, на книжных полках и по ящикам. Ничего не находилось. Передача «The Shadow» («Тень» напоминала нам, что сегодня день рождения Шекспира, транслировала британские комические скетчи и подборку хорошей современной музыки. Мы готовы были уже сдаться, когда Дэвид , без особой надежды, выдвинул один ящик, где мы уже смотрели и ничего не нашли. Но на этот раз обнаружилось, что нечто застряло в задней стенке. Дэвид вытащил это нечто и застыл, раскрыв рот и вытаращив глаза – просто забыл, как моргают. «Черт», - сказал он потом и протянул находку мне. Это была рождественская открытка, где-то восемь на восемь, в дюймах. На открытке изображалась рождественская елка в форме пирамиды. Елку украшали окошечки, которые открывались, и тогда вы видели счастливые, смеющиеся детские личики.
Мы провели еще пару-тройку экспериментов, но абсолютно без успеха. Тогда мы сделали вывод: это на языке духов значило «уйти от них, смеясь» (прим. перев. – так назывался фильм 1928 г., Leave`em Laughing)
А тем временем диджей по радио все повторял нам про день рождения Билла Шекспира. И вот мы решили – раз уж мы англичане – что надо поехать навестить эту «Тень» и подарить какой-нибудь подарок.
К тому времени уже рассвело, но было еще очень рано – часов пять утра. Так что, раз все магазины закрыты, мы решили сделать ему что-нибудь своими руками. Мы взяли с полки какую-то книжку, сделали для нее обертку и написали на ней «Полное собрание сочинений Шекспира». Потом выяснили, где находится радиостанция, забрались в Дэвидов мерс и поехали.
На дорогах в такую рань не было ни души, одни мексиканские садовники, так что мы прибыли мигом. И как раз когда мы вылезали, «Тень», в первый раз за ночь, поставил песню Боуи.
Когда мы пришли на ресепшен, по лесенке слева от конторки спускался какой-то тип. Он взглянул на Дэвида, откровенно не поверил глазам, взглянул еще раз, развернулся на 180 градусов и припустил вверх по лестнице обратно, и выглядел при этом как гибрид Граучо Макса и Бэзила Фолти.(Groucho Max & Basil Fawlty). Нет-нет, он быстро справился с собой и вот уже вел нас к «Тени».
Мы вошли на студию, когда на проигрывателе еще крутились «Young Americans». «Я не могу в это поверить» - сказал диджей «Тени». Мы вручили ему книгу, сделав дарственную надпись от нас обоих, чему он чрезвычайно обрадовался. Потом немножко поболтали и ушли. Когда мы ехали через Сансет-Стрип по направлению к Доэни Драйв, «Тень» снова вышла в эфир.
«Вы не поверите», - сказал ведущий, - Только что ко мне на студию вошел Дэвид Боуи со своим другом Джеффом, и они подарили мне книгу Вильяма Шекспира, которая на самом деле вовсе не книга Вильяма Шекспира… на самом деле это книга по квантовой механике…Только на обложке сказано, что это Вильям Шекспир…но он на самом деле был прямо здесь, у меня в студии, и я говорил с ним и с его
другом Джеффом…и они всего пять минут как ушли…и…»
Мы слушали, как он запинается, и понимали, что ему и правда никто не поверит. Ну в самом деле, как это может быть, чтоб человек, который в глухой ночи так бурно праздновал день рождения Шекспира, смог прямо-таки колдовством призвать к себе Дэвида Боуи во плоти, в шесть часов утра, посредством включения в эфир одной из его песен?
“Тускнеет ли солнце оттого, что мошки летят на его свет? Орел не мешает петь мелким пташкам и не заботится их песнями, зная, что по малейшей прихоти одной лишь тенью своих крыл может пресечь их щебетанье.
Вильям Шекспир. Тит Андроник.
Искали мы довольно долго – на столах, на книжных полках и по ящикам. Ничего не находилось. Передача «The Shadow» («Тень»
напоминала нам, что сегодня день рождения Шекспира, транслировала британские комические скетчи и подборку хорошей современной музыки. Мы готовы были уже сдаться, когда Дэвид , без особой надежды, выдвинул один ящик, где мы уже смотрели и ничего не нашли. Но на этот раз обнаружилось, что нечто застряло в задней стенке. Дэвид вытащил это нечто и застыл, раскрыв рот и вытаращив глаза – просто забыл, как моргают. «Черт», - сказал он потом и протянул находку мне. Это была рождественская открытка, где-то восемь на восемь, в дюймах. На открытке изображалась рождественская елка в форме пирамиды. Елку украшали окошечки, которые открывались, и тогда вы видели счастливые, смеющиеся детские личики.Мы провели еще пару-тройку экспериментов, но абсолютно без успеха. Тогда мы сделали вывод: это на языке духов значило «уйти от них, смеясь» (прим. перев. – так назывался фильм 1928 г., Leave`em Laughing)
А тем временем диджей по радио все повторял нам про день рождения Билла Шекспира. И вот мы решили – раз уж мы англичане – что надо поехать навестить эту «Тень» и подарить какой-нибудь подарок.
К тому времени уже рассвело, но было еще очень рано – часов пять утра. Так что, раз все магазины закрыты, мы решили сделать ему что-нибудь своими руками. Мы взяли с полки какую-то книжку, сделали для нее обертку и написали на ней «Полное собрание сочинений Шекспира». Потом выяснили, где находится радиостанция, забрались в Дэвидов мерс и поехали.
На дорогах в такую рань не было ни души, одни мексиканские садовники, так что мы прибыли мигом. И как раз когда мы вылезали, «Тень», в первый раз за ночь, поставил песню Боуи.
Когда мы пришли на ресепшен, по лесенке слева от конторки спускался какой-то тип. Он взглянул на Дэвида, откровенно не поверил глазам, взглянул еще раз, развернулся на 180 градусов и припустил вверх по лестнице обратно, и выглядел при этом как гибрид Граучо Макса и Бэзила Фолти.(Groucho Max & Basil Fawlty). Нет-нет, он быстро справился с собой и вот уже вел нас к «Тени».
Мы вошли на студию, когда на проигрывателе еще крутились «Young Americans». «Я не могу в это поверить» - сказал диджей «Тени». Мы вручили ему книгу, сделав дарственную надпись от нас обоих, чему он чрезвычайно обрадовался. Потом немножко поболтали и ушли. Когда мы ехали через Сансет-Стрип по направлению к Доэни Драйв, «Тень» снова вышла в эфир.
«Вы не поверите», - сказал ведущий, - Только что ко мне на студию вошел Дэвид Боуи со своим другом Джеффом, и они подарили мне книгу Вильяма Шекспира, которая на самом деле вовсе не книга Вильяма Шекспира… на самом деле это книга по квантовой механике…Только на обложке сказано, что это Вильям Шекспир…но он на самом деле был прямо здесь, у меня в студии, и я говорил с ним и с его
другом Джеффом…и они всего пять минут как ушли…и…»Мы слушали, как он запинается, и понимали, что ему и правда никто не поверит. Ну в самом деле, как это может быть, чтоб человек, который в глухой ночи так бурно праздновал день рождения Шекспира, смог прямо-таки колдовством призвать к себе Дэвида Боуи во плоти, в шесть часов утра, посредством включения в эфир одной из его песен?
“Тускнеет ли солнце оттого, что мошки летят на его свет? Орел не мешает петь мелким пташкам и не заботится их песнями, зная, что по малейшей прихоти одной лишь тенью своих крыл может пресечь их щебетанье.
Вильям Шекспир. Тит Андроник.
@темы: Дэвид Боуи, книги
-
-
17.08.2011 в 10:51«Вы не поверите», - сказал ведущий, - Только что ко мне на студию вошел Дэвид Боуи ведущи наверное решил, что он в эфире заснул XD Квантовая физика наверное стоит где-нибудь в его доме теперь на почетном месте ^^
-
-
17.08.2011 в 17:19