АЛЕКСАНДРИЯ СКИФСКАЯ

Давно мне не удавалось длинных стихов))
И вот опять!))

АЛЕКСАНДРИЯ СКИФСКАЯ

В Александрии Скифской у ворот
Усталый грек собрату в Бактры пишет,
Пустыня, как собака, жадно дышит
Ему в лицо, а он калям грызет.

Александрия, меньшая сестра!
Глубины тёмны, ковыли седые…
Текут наречья, нити золотые
В густой, тугой язык Александрии,
Как в узел лошадиного хвоста…

Колышет остров божество глубин.
Двурогий царь выходит на арену,
И в медных пальцах бьются перед ним
Разорванные юбки Ойкумены.

О, золотые головы богов,
Тяжелый звон шагающих сандалий…
О, лук и мост распахнутых рогов!
Он жив, он меж гирканских берегов,
И целит в отступающие дали.

Александрия пишет для меня…
Два рога в борозде… Ударив, стрелы
Текут корнями будущего дня,
Когда ворота, снова жарко-белы

Как две полы, раскроют миру грудь,
Блеснут на синем чаши золотые,
Чтобы от всех наречий зачерпнуть…
И свиток развернет Александрия,
И окунет калям - во Млечный Путь…

(Писали, что Александр Великий незадолго до смерти думал о походе вдоль Гирканского моря на север. Похода не случилось, и не была основана Александрия Скифская. А если б была... может, астраханцы, типа меня, грезили бы не о Сарай-Бату - а об Александрии Скифской

---

Коллаж)

Вот, первый раз в жизни я в этом жанре)

@темы: фото

---

Больше вроде не... тьфу-тьфу))

На мои гитары напал мор. И вроде прошел уже).

Сперва астраханская - перестала держать строй. Приезжаю сюда - беру гитару с узким грифом - а она внезапно на двух ладах дребезжит. Почему? Не мог же гриф выгнуться назад?(( Потом беру с широким грифом - сперва летит одна струна, а потом вдруг - нижний порожек разлетается на части. Я забоялась, последнюю гитару несколько дней не проверяла - но вот уж неделю на ней играю и вроде ничего. Последняя!..

---

Получается, последний раз я здесь была еще в ноябре, с последним письмом Пьера?.. После этого у меня была блиц-поездка в Париж, где пусть и мельком - но я его увидела два раза, Пьера Берже во плоти...

Потом, после Нового года, я фанатично ходила на каток - и ярким финалом получились два похода на царь-каток на ВДНХ.

Потом почти так же фанатично - в театр Романа Виктюка, который когда-то тоже был предметом моей мании, потом резко для меня кончился - и вот опять).

Этот культпоход еще продолжается, но к маю поток стал шире, теперь перехлестывает и в другие русла, я была у Константина Райкина, потом повидала на сцене свой идеал детства - Смехова Вениамина Борисовича, который снова оказался прекрасен...

Потом в целый кусок жизни сложился Бит-фильм-фестиваль, девять дней фестиваля документального кино "о новой культуре", как они сформулировали - в результате которого я , кажется, смиряюсь с собственной страстью к поиску идолов и упоению чужими жизнями. Какого черта я борюсь с природой - когда вот, люди беспардонно предаются этой склонности и из этого проистекает столько счастья?...

А еще я в процессе посещения курса испанского языка, еще в апреле, узнала отличного писателя и теперь его читаю. Марио Варгас Льоса!

У него безумное воображение, он скептик, насмешник, всяческий грешник - куда, даже пробовал стать президентом! - и "во многом то, кем он был и кем является и сейчас" определил не кто -нибудь, а Дюма Александр Фомич и его Три Мушкетера)). Можно ли не полюбить такого человека?..

Кстати сказать, я перечитала, на новом уровне способности читать по-французски, "Двадцать лет спустя" - и это все-таки прекрасная вещь... Особенно на этот раз мне понравилось, как насмешливо и при том нежно общаются друг с другом Атос и Арамис... А знаете, какое на самом деле слово сказал герцог Бофор в адрес де Шавиньи,на что тот так обиделся, и какое хотел сказать?

"Gourmer" и "gourmander".

---

Пьер Берже. Письма к Иву. Последнее письмо.

57. 14 августа 2009 года.
«Если бы мне нужно было прожить жизнь заново, я прожил бы ее точно так же: я не жалею о прошлом и не боюсь будущего». Монтень, «Опыты», 3, 2. Что я могу добавить? Ничего. Я пишу тебе эти письма и повторяю себе именно эти слова. И никогда я не думал иначе. Все мои упреки к тебе в этих письмах – это не жалобы, а сожаления. Твои идиосинкразии не позволили тебе быть счастливым. Но мог ли ты жить иначе? Ты сконструировал систему, где каждый играл свою роль, твоя была – роль мученика, и ты ее держался до самого конца. Но все равно, за спиной этого персонажа, которого ты играл, жил другой – другой, которого знал я, и который многих сильно бы удивил. Те люди, которые были рядом с тобой в последние годы, знали тебя как ворчуна, как брюзгу, который жаловался на все на свете – хотел бы я , чтобы эти люди узнали, что ты не всегда был таким. Ты таким стал - после того как алкоголь и наркотики разрушили тебя, после курсов дезинтоксикации, с которой ты по-настоящему так и не вернулся. С того времени – последняя была в 1990 году – ты принял свою болезнь, как принимают религию, медицинские сестры и врачи сменяли друг друга, а с ними – всевозможные медикаменты и токсикомания. Одно зло заменили другим. Ты рано начал этот вальс с медикаментами. В Нью-Йорке, с Доктором «Фил-Гуд», как называли Реберта Фреймана, ты открыл для себя внутривенные дозы амфетаминов, которым предстояло надолго сделаться ежедневными. После курса лечения в Гарше ты расстался с алкоголем и наркотиками, но все равно не обрел покоя. На твоих творческих способностях это сказывалось, но ты достаточно овладел искусством удаляться в свою цитадель, уходить в аскезу и возноситься над всем суетным. Ты сделался самым знаменитым из всех кутюрье, и самым уважаемым. Так ты пожинал плоды верности своим принципам, которую в себе развил. Но прошли годы, и они подвели тебя к тому, что ты оставил свое ремесло, замкнулся в одиночестве, стал жить взаперти, взяв в спутники жизни несчастье.
Ты был оперным персонажем, из тех что живут между кинжалом и ядом. Ты презирал буржуазию, ты спасался только своей работой. Нераскаянный гомосексуалист, ты любил женщин, ты говорил об этом на каждом перекрестке. Ты не добивался, чтобы они тебе служили, как делают многие другие – ты сам служил им. Ты превратил эту ничтожную материю - моду – в общественное явление. Какая жалость, что все это не сделало тебя счастливым! Ты жил среди призраков, которых приручал. Одиночество, которое внушало тебе такой страх, было твоим самым верным спутником.
Почему я все это тебе пишу? Потому что это мое последнее письмо. Знаешь, Ив, я мог бы еще очень долго продолжать, только какой в этом смысл? Я думал, что эти письма к тебе уменьшат мою боль, но они ее только извратили. По сути, эти письма изначально были нужны, чтобы подвести итог, итог нашей жизни. Сказать всем тем, которые их прочтут, кем ты был, кем мы оба были. Вытащить на свет мои воспоминания, сказать тебе, насколько же, в конце концов, я был счастлив с тобой и благодаря тебе, показать – надеюсь, я это сделал – твой талант, твой вкус, твой блестящий ум, твою душевную тонкость, твою нежность, твою силу, твою отвагу, твою наивность, твою красоту, твою проницательность, твою цельность, твою честность, твою бескомпромиссность, твою высочайшую требовательность. «Крылья гиганта», которые мешали тебе ходить по земле.
Я постарался пойти за Стендалем в том, что он говорит в эссе «О любви» : «Я приложил все усилия, чтобы остаться хладнокровным. Я хотел принудить к молчанию свое сердце, которое слишком о многом хотело сказать. Я все еще трепещу при мысли, что занес на бумагу только один вздох, полагая, что записал всю правду». Как Элюар о Нуш – на всем что я вижу, на всем что меня окружает, я пишу твое имя.
Это мое последнее письмо, но это не письмо о разрыве. Однажды, когда-нибудь, я может быть снова напишу тебе, кто знает? Мы с тобой не расстанемся, и что бы со мной не случилось, я не перестану любить тебя и думать о тебе. Пятьдесят лет подряд ты переносил меня в пространство удивительного приключения, внутрь сна, где перемешивались самые безумные образы, где реальной жизни почти не было места. Теперь я проснулся. Твоя смерть стала сигналом об окончании игры. Пока ты был жив, сеансы твоей магии меня ослепляли, ты извлекал из своей шляпы одежды, такие, что прерывалось дыхание, индийские и китайские шелка, оттоманские бархаты, вышивки Шехерезады. Перед моим изумленным взором ты дирижировал этими чудесными призраками, как балетом. Но все равно, припомни, что говорит Фирс в «Вишневом саде»: «Жизнь-то прошла, словно и не жил». Сейчас спектакль окончен, огни погасли, купол цирка разобран, и я один, со своими воспоминаниями в качестве единственного багажа. Настала ночь, где-то вдали играет музыка, а у меня нет сил туда пойти.
Пьер
P.S.
Я подумал что тебе будет приятно прочитать, какую речь я сказал в церкви Св. Роха на первую годовщину твоей cмерти. Я тебе ее посылаю.
«Если не видишь меня сразу –
Сохраняй мужество.
Если тут я ускользнул от тебя –
Ищи в других местах.
Я где-нибудь есть
И только тебя и жду.
Эти стихи Уолта Уитмена, которые в прошлом году по моей просьбе прочла Катрин Денев, но выходят у меня из головы. Я повиновался поэту, искал под ногами (КВ: У Уитмена в той поэме герой обещает стать своей любимой травой, и говорит что искать его надо будет у себя под ногами), сохранял мужество, ходил искать в других местах, но все-таки не нашел того, кого искал, так что правда и в том, что каждый – это другой. Если бы я нашел его – узнал ли бы я его?
Тот, которого я знал – тот, кого знали вы – мы говорим об одном и том же человеке?
И, однако, он существовал, и, в определенном смысле, он существует по-прежнему, только он не принадлежит никому, ни мне, ни другим. И, однако, у каждого есть право его себе присвоить, и каждый будет в этом прав. Когда я думаю об Иве, когда вы о нем думаете, это, конечно, относится к одному и тому же человеку, к одной и той же личности, просто у каждого из нас и с ним, и с воспоминаниями о нем, собственные неповторимые отношения. Я уверен, что жизнь Ива сейчас продолжается. Он был художником, а время художника – не такое, как у других людей. Они рождаются заново в своих трудах, которые остаются рядом с нами.
Жизнь Ива продолжается. А я – я верю в силы человеческого духа. Достаточно ли этого, чтобы отступила скорбь, чтобы боль стала тише? Конечно, нет. Вам известно, что бывают дни, когда тьма сгущается раньше обычного. Но все же – сказать себе, что человек, переступивший конечную точку своего пути, оставил по себе след, пусть легкий – сказать себе это иногда приносит утешение. «Если тут я ускользнул от тебя – ищи в других местах». Ив всегда ускользал, а другие места бесчисленны. Так что искать нужно внутри себя – именно в глубине каждого из нас он и пребывает. Он скрывается там. Стоит отыскать его – и он больше не ускользнет. Он уже не сможет от нас скрыться. Целый год я только и знал, что искал его, перекапывал свои воспоминания, собирал из осколков свою память. Все это время я бежал за ним, гнался, задыхаясь, и упреки мешались с угрызениями, уверенность с сомнениями. Не будем себя обманывать: искать другого – это искать самого себя. Это искать мира с самим собой. Смерть больше задает вопросов, нежели приносит ответов. И это такие вопросы, на которые нужно отвечать, день за днем, час за часом. Ответил ли я на эти вопросы так, как надо? Не уверен. Но я знаю, что избавился от сомнений, от неясностей. После времени бурь пришло время спокойствия. Когда я думаю об Иве – я вспоминаю того юношу, близорукого и стеснительного, с которым познакомился, когда он выпустил свою первую коллекцию у Диора. Того, кому предстояло взять меня за руку и увести за собой. Я думаю о том быстро пролетевшем времени, когда он еще не знал, что слава уже пришла к нему, что больше она его не отпустит, и что она принесла ему тот «блистательный траур по собственному счастью», о котором говорит мадам де Сталь. Ему был двадцать один год. Не был ли он немного молод, чтобы надеть этот траур по собственному счастью? Так или иначе, он это сделал, и до конца дней его жизнь была принесена в жертву его работе. И не важно, что эта работа была такой эфемерной. Он ее выполнил. Пруст в своей комнате, Флобер в Круассе делали то же самое – пусть их работа оказалась бессмертной. Но только действие имеет значение. Как мертвые звезды, что все еще светят, нас освещает Ив Сен-Лоран. Аукцион, который я придумал, показал его художественный вкус, безупречность его выбора. Выставки его работ, которые открываются понемногу по всему свету - а скоро и в Париже – доказывают, что, пусть и эфемерный, этот труд имеет вес, что он выходит за пределы обычной работы кутюрье, что он был осуществлен настоящим художником, который перевернул свое время, проникнув на территорию общественного и трансформировав самих женщин. Конечно, его произведения не высечены из мрамора, но они изменили жизнь женщин, увеличили их силу, внушили им уверенность и помогли признать самих себя. Это и есть исполнить договор, заключенный с жизнью.
Каждый из собравшихся сегодня, чтобы вспомнить Ива, может думать о нем так, как сам его понимает. Каждый прав. Мой Ив – это тот, рядом с которым я прожил пятьдесят лет, которому я закрыл глаза год назад. Тот, который почтил меня своим доверием, которому я помог исполнить свое предназначение. Тот, которому я говорил, что нет ничего невозможного, что нужно верить в чудеса, что не надо слушать людей, которые прежде всего видят подводные камни. Мы знать не желали подводных камней, и именно поэтому мы смогли воплотить самые безумные мечты. Как раз потому что мы сами были безумны.
Что же, а теперь, теперь, когда эта скачка с препятствиями окончена – что остается мне? Воспоминания? Да, конечно. Но я остерегаюсь ностальгии и уже слишком стар для новых проектов. Я перечитываю Виктора Гюго и размышляю над этими строчками из «Спящего Вооза»
Я старец, я один, и тьма вокруг меня
И я, о Боже! я тянусь душой своей к гробнице,
Как мордой тянется к воде усталый вол.

@темы: ysl - pb

---

Пьер Берже. Письма к Иву. Продолжение. 56.

56. 4 июня 2009 .
В Нотр-Дам встреча в память жертв крушения самолета, о котором я тебе рассказывал. Я сидел рядом с Марком, мы провели там несколько невыносимых часов. Заплаканные члены семей, разрушенных этим несчастьем, родители, потерявшие сына, дочь, рыдающие молодые женщины с детьми. Вся церковь была единым полем слез. Собрание было экуменическое, присутствовал архиепископ Парижский, главный раввин, православный священник, пастор и имам. Атеистам пришлось слушать слова, в которые они не верят. Официально присутствовал Президент Французской республики - президент светского государства. Что-то и вправду не так в нашей стране, антиклерикализм идет ко всем чертям, его место занимает молчаливый конформизм, и это пророчит наступление эпохи без убеждений. А тем временем исламизм противопоставляет себя свободному миру, Израиль – Палестине и наоборот. Поневоле возвращаюсь к порывам своей юности, когда я боролся с клерикализмом. Ив, я знаю, что эта тема тебя не интересует, ты считаешь, что все это не важно. Ты себе никогда не задавал этих вопросов, ты верил вслепую, и, если бы ты прочел Паскаля, он бы тебя легко убедил, что терять тебе нечего. Жаль! «Вера, которая не требует действия – это искренняя вера?» Расин говорит о вере просвещенной, но ты предпочитал веру без рассуждений, она не мешала тебе жить. Из-за этого я не слишком люблю Паскаля, у которого все предрешено Богом. Я его люблю исключительно потому что он был писателем, больше ничего.
*
Уик-энд в Танжере, где ты неизменно присутствовал во всем, с Филиппом, Мэдисоном и Мужиком. Боюсь, этот последний тебя интересует больше двоих других – я должен бы сказать, троих, считая и себя тоже. Ах, Ив, если бы тебя занимали другие люди в той же степени, что и твой пес, жизнь могла бы сложиться по-другому. Такое безразличие к другому человеку меня очень поразило, еще когда мы познакомились. Потом я привык, рассудил, что это вроде инвалидности, которая не позволяет тебе вступить на дорогу, которая ведет к другим людям. Им же ты позволял приближаться к тебе. Тебе повезло, они приходили. У тебя была такая аура, которая заставляла нас принимать тебя таким, как есть, защищать тебя и любить. Эта аура осталась у тебя на всю жизнь. «Пьер, не сажай меня рядом с Ивом, мне кажется, что я с особой королевской крови» - просил меня Матье Гале. Нужно признать, ты не прилагал усилий, чтобы люди чувствовали себя легко и свободно.
В Марокко я чувствую себя ближе всего к тебе. Припоминаю, с какой грустью мы всегда уезжали из этой страны, и как ты, едва прибыв в Париж, тут же закрывался в своей комнате, и возобновлялся твой адский брак с собственным одиночеством.
Клемансо говорил, что революцию надо блокировать. В некотором смысле, это то самое, что я проделал с тобой, и я об этом никогда не жалел. Это не пустяк – провести пятьдесят лет рядом с одним человеком.
*
Даосская максима, которой я держусь: «Пространство между спицами колеса так же важно, как спицы». Имея в виду твое ремесло, можно сказать: «Пространство между пуговицами столь же важно, как и пуговицы», и ты бы с этим непременно согласился, будучи человеком тысячной доли миллиметра. Как же ты был прав, и сколькому я выучился рядом с тобой! Знаменитые «доказательства любви», о которых говорит Кокто, всегда находятся именно в деталях. Когда я приобретал улицу Бонапарт, ты мне сказал: «Мы всегда все покупали вместе, давай так и делать» - я был потрясен, и часто жалел о том, что не смог согласиться. Я и сейчас об этом жалею.
*
Как бы мне хотелось, чтобы ты мог прочесть книгу Янника Хенеля «Ян Карски»! Еще я перечитал, все с тем же удовольствием, «Путешествие вокруг моей комнаты» Ксавье де Местра. Я был совсем молод, когда открыл для себя эту книгу. В нем есть кое-что от «Краткого путеводителя безупречного путешественника» Мак-Орлана. Может быть, именно из-за этих книг я так и не предпринял больших путешествий – также и из-за тебя, который не читал этих книг, но отказывался покидать свой дом. Мы ездили в Марокко, в Нормандию, там мы были одни и счастливы.
*
Смерть Майкла Джексона потрясла всю планету. Мне это понятно, ведь это музыка молодости, музыка миллионов подростков. Сейчас потрясающее время, и мне жаль, что я не молод и не могу проживать его вместе с другими. Музыка царствует, ее слушают одновременно американцы, европейцы, африканцы, азиаты, австралийцы, которым она нравится, и делают ее частью своей культуры. Ив, а припомни, как мы первый раз слушали «Битлз» в Лондоне, в 1963 году, это была музыка нашего поколения, мы ее полюбили.
Я только что раздобыл книгу, которая меня потрясает – оригинальное издание «Рассуждения о методе» (КВ: - Рене Декарт. Но вроде в его-то коллекции она не упомянута?). Это правда невероятно – держать в руках книгу, которая вышла в Лейдене, у Яна Майра, в 1637 году, в которой есть все, что мне нравится. Это труд революционера, который оставил латынь ради французского языка, чтобы его могли понять все. Даже женщины, уточняет он. Пусть он и поехал, как до того Дю Белле, в Рим – но потом не вернулся созерцать свое галльское Лире (КВ: родное селение поэта Жоашена Дю Белле, о котором он писал, что предпочитает его Палатинскому холму, как галльскую Луару – латинскому Тибру), но предпочел скрыться в Амстердам, подальше от католической церкви и своих ученых соотечественников.
*
Я посмотрел великолепную выставку Мадлен Вионне. Ты очень ее любил, но, как и все остальные, плохо ее знал. Фотографии, в особенности фотографии того времени, мало что дают. Как это все современно, какая рука мастера! Знаменитые четыре квадрата, углом вверх – это надо было придумать (КВ: он говорит о платье Вионне 1920 года, состоявшем из четырех четырехугольных платков). Ты был бы в восторге от возможности увидеть все эти платья, струящиеся, женственные, безупречные, точные. И все – обезоруживающей простоты. Я посмотрел выставку сегодня во второй половине дня, а утром мне внезапно вспомнилась твоя фраза – как ты говорил, что хотел бы в пантеоне моды получить место между Шанель, Скьяпарелли и Вионне. Вот так. Как хочешь, это совпадение меня встревожило. Но действительно тут поражает то, что ты не назвал ни Диора, ни Баленсиагу. Ты обозначил своих истинных вдохновительниц – это одни женщины. Баленсиагу ты не любил, он тебя раздражал, и, как ты говорил, он занимался кастовой модой – то есть модой для богатых женщин, в противоположность тебе. По отношению к Диору ты никогда не чувствовал себя свободно – ты был ему слишком многим обязан. Он всему тебя научил, ты стал его преемником. Ты преклонялся перед ним, конечно, и к тому были основания. Он создал восхитительные одежды, но двинул ли он моду вперед? Булез говорил, что, если бы не было Шуберта, в истории музыки ничего бы не изменилось. То же можно сказать о Диоре – но не о тебе и не о Булезе.
*
Как это я так много времен провел с этой книгой? «Власть Пса» Томаса Сэвиджа. Шедевр.
*
Сообщают о смерти префекта Гримо. «Префекта мая 68», как его называли. Случилось так, что мы оказались на месте действия, помнишь, во время захвата театра «Одеон» группой разъяренных актеров. Посмотрели балет Тома Сейлора, и, уже покидая театр, с удивлением увидели, как толпа людей входит в «Одеон». Мне это показалось так странно, что , поужинав в «Куполь» с Элен и Ким, я проводил тебя домой, а сам вернулся. В театре уже все было ясно. На сцене Мадлен и Жан-Луи пытались вести переговоры, Джулиан Бек из «Живого театра» говорил о долге артиста. Но что общего между Бастистом и Селименой и этой ордой санкюлотов? Около трех часов ночи я проводил Мадлен и Жана-Луи к их машине. Они оставили театр так, как оставляют свою любовь – навсегда. И правда – никогда они больше не переступили порог «Одеона». Глупость торжествовала, это от нее мы бежали, когда уехали в Марракеш. Благодаря Франсуазе Саган мы добыли бензин, смогли доехать до Брюсселя, а оттуда она направилась в Мюнхен, а мы – в Марокко. Я хочу сказать, главное, что Гримо избежал наихудшего, не пролилась кровь, студенты разошлись по домам, и через двадцать лет все они превратились в богемных буржуа. Вроде бы, все толкало меня в их ряды. И Сартр, Арагон, Миттеран предпринимали такие попытки - только они потратили силы напрасно. Когда-то я видел Освобождение и тогда же понял, что случается, когда посредственность захватывает власть. А в этот раз речь шла по большей части о детках буржуа, которые вообразили себя революционерами и думали что изменят мир. Напрасно ты, Ив, вешал у себя в комнате плакат с Че Геварой, не слишком ты был склонен пойти искать песок под камнями мостовой. (от КВ: - он говорит о популярном лозунге времен Мая 68 – «Под камнями мостовых – песок!»)
Задаю себе вопрос – как же нужно было поступить Пьеру.

@темы: ysl - pb

---

Упражнения для гитары , Скотта Теннанта -

Это круто!! Говорили мне что не в мои-то годы чему-то новому на гитаре учиться - и были неправы). Могу теперь брать такие крутые аккорды!.)

---

Пьер Берже. Письма к Иву. Продолжение. 50 - 55.

50. 16 мая 2009 г.
Маляры ушли, и я снова могу жить среди нашей мебели, наших вещей.
51. 17 мая 2009 г.
Чем ближе подходит 1 июня, тем больший страх я чувствую. Будет одна месса в церкви Св. Роха, другая в Маракеше. Только любовь к тебе могла заставить меня организовывать эти мессы - меня, атеиста, потомка протестантов. Прежде всего, это способ соединить тех, кто тебя любил, и тех, кто не был с тобой знаком. Я только что услышал русскую пианистку Юдину, она исключительна в опусе 111 Бетховена. Меня не удивляет, что Рихтер был так ею восхищен. Вторая часть производит особенно сильное впечатление, но именно в первой все сыграно, и там Юдина демонстрирует свое высочайшее мастерство. Мечтаю завести айпад, целиком отданный опусу 111, у меня уже есть множество исполнений, но не все. Однажды, помнишь, я запустил его в записи на показе одной коллекции, но уже не помню, кто играл.
www.youtube.com/watch?v=cDfbjXVawNY
52. 20 мая 2009 г.
Внезапно по радио запела Каллас. И, естественно, сомкнулось осадное кольцо воспоминаний. Мы были на всех представлениях «Нормы» в Париже, где пела Каллас, и ты ударил программкой какого-то типа, который ее освистал. Мы давали обед в честь Каллас. Там были Саган, Жанна Моро, Арагон (Орельен перед Розой Мельроз) (КВ: сравнивает с героями романа Арагона «Орельен»). Хейзел, твой чихуахуа, сломал ей ноготь, потому что она хотела взять его на руки. На одной встрече у нее дома мы слушали диски, и она нам подарила несколько пиратских, они так у меня и хранятся. Слушая собственное пение, она себя оценивала, иногда делала гримасу, иногда, одобряя, улыбалась: «А вот это неплохо». Помнишь, как ты ей написал после премьеры «Нормы»? «Письмо о любви к Марии Каллас». Так оно и называлось. Не знаю, где сейчас это письмо, хотелось бы его найти.
Мы как-то раз пригласили к себе Арагона, чтобы познакомить его с Мишелем Ги, в то время - государственным секретарем по культуре, который, по моей просьбе, устроил Арагону разрешение продолжать проживать на улице Варенн в квартире, которую государство хотело вернуть себе. Мишель, когда я стал благодарить его, сказал: «На самом деле, это мне ты сослужил службу». Я понял, что Мишель дал возможность и президенту Республики выступить покровителем писателя.
Когда она умерла, я был в Афинах. На земле ее предков. «Ле Монд» опубликовала твой текст. Говорили, что она умерла от печали из-за того, что ее оставил Онассис. По правде, она была мертва уже до того, с тех пор, как оказалась вынуждена оставить сцену. О тебе можно было бы сказать то же самое. Вспомни слова Рильке: «Слава – это сумма недопониманий».
53. 22 мая 2009 г.
Как не думать о тебе в Марракеше? Память о тебе просто висит повсюду в воздухе, не хочет уйти из города, который столько значил и в твоей жизни, и в твоем ремесле. Именно здесь, по твоим словам, ты открыл свой цвет, свою палитру. Ты был ослеплен одеждами здешних женщин, зелеными кафтанами, у которых можно было видеть шафранную подкладку, платками, обшитыми гагатовой бахромой – но вместе с этим синими цветами мелий, оранжевыми – кливий, красным гибискусом, перламутровыми нимфеями. Именно здесь, я тому свидетель, ты был счастливее, чем где бы то ни было. Мы оба были счастливее, чем где бы то ни было.
54. 1 июня 2009 г.
Я плохо спал, проснулся, все еще видя тебя на смертном одре. Я в Танжере, прямо сейчас возвращаюсь. Сегодня понедельник Пятидесятницы, мы решили назначить мессу на завтра, 2 июня. Примерно час назад, когда я думал о тебе, Марк Амбрю сообщил мне о смерти Эрика Лами, своего друга – он был в самолете, который разбился в полете из Рио- де-Жанейро в Париж. Я разразился слезами. Не нужно мне было бы таких известий первого июня. Когда –то в Марракеше я представил тебе этих двух молодых ребят, мы выпили по стаканчику в баре их отеля. Я очень их полюбил, и как никто могу понять, как больно Марку. Ему предстоит долго страдать, жить ему будет нелегко, это украденная смерть. Сегодня уже год, всего лишь год. Не знаю, что говорить. Что я точно знаю – это что пусть ты нас и покинул – ты не покинул меня. Я говорю о тебе с Филиппом, и с Пьером, конечно. С кем еще мне говорить? Забыл назвать Мэдисона, который лучше всех тебя знал, который восхищался тобой с наибольшим правом и наиболее осознанно. Время от времени я перечитываю твои письма и те карточки, которые ты мне присылал вместе с цветами. Мне очень больно их читать, я не люблю плакать, но это каждый раз происходит.
55. 2 июня 2009 г.
Сегодня утром в церкви Св. Роха было полным-полно людей. Прекрасная музыка, оркестр и певцы с хорошим звуком, исполняли только Моцарта. Филипп прочитал псалом, а я – речь в твою честь, которую наши друзья постарались оценить. Сегодня вечером я собрал тех же самых друзей на ужин. Все очень хорошо получилось, но, как ты знаешь, веселье не противостоит печали. Думаю о крушении самолета. 228 погибших. Эрик был умный, хитрый, живой. Так больно.

@темы: ysl - pb

---

Пожалуй)

По тесту Цветовой тест Люшера на сайте Психологические тесты у меня следующие результаты:

Заключение Люшера

Желаемые цели и поведение, продиктованное этими целями

Первая выборка

Стремится к нежным отношениям, которые принесли бы удовлетворенность и счастье. Способен на сильный эмоциональный подъем. Готов помогать - если это необходимо для того, чтобы этот основанный на нежности союз, которого он жаждет, стал реальностью, даже приспосабливается. Испытывает потребность в таком же внимании и понимании со стороны других.

Вторая выборка

Стремится к жизни, богатой действиями и впечатлениями, и к близости, которая доставляет и сексуальное и эмоциональное удовлетворение.

Существующее положение вещей и уместное при этом поведение

Первая выборка

Проявляет инициативу в преодолении преград и трудностей. Или занимает, или хочет занять положение, в котором он был бы обеспечен властью, чтобы управлять ходом событий.

Вторая выборка

Пытается улучшить представление о себе других людей, чтобы они отнеслись к его желаниям и потребностям благожелательно и проявили бы уступчивость.

Сдерживаемые свойства и неуместное при этом поведение

Первая выборка

Хочет ощутить себя "эмоционально-вовлеченным", т.к. чувствует себя изолированным от других и одиноким. Эгоцентричен и поэтому обидчив, хоть и старается избежать открытого конфликта.

Вторая выборка

Обстоятельства таковы, что он считает себя вынужденным временно идти на компромисы, если он не хочет лишить себя некоторой привязанности или "полного участия".

Отрицаемые, подавляемые или же несущие тревогу свойства

Первая выборка

Физиологическая интерпретация

Стресс,вызванный неприятными ему ограничениями или запретами (в 7/8 поз., но главным образом, если есть пометка "тревога").

Психологическая интерпретация

Сопротивляется какому бы то ни было давлению со стороны других и требует себе независимости как личности. Хочет сам, без чьего-либо вмешательства искать и принимать решения и делать выводы. Hенавидит однообразие и заурядность. Поскольку он хочет, чтобы в нем видели человека, мнение которого является авторитетным - ему трудно признавать свою неправоту, иногда он лишь с неохотой принимает и с трудом понимает точку зрения другого.

Коротко

Требование независимости и совершенства.

Вторая выборка

Физиологическая интерпретация

Стресс, вызванный усилием скрыть беспокойство и тревогу под маской уверенности в себе и беспечности (преимущественно, в 7/8 поз., гораздо меньше в 6/7).

Психологическая интерпретация

Существующая ситуация неприятна, т.к. его потребность объединения с другими, чьи стандарты были бы такими же высокими, как и его, остается неудовлетворительной, хочет выделяться из толпы. Ощущение изолированности превращает эту потребность в непреодолимую побудительную силу, которая тем более неприятна для его самодостаточности, что обычно он контролирует свои желания. Поскольку он хочет доказать другим уникальность своего характера, он пытается подавить в себе потребность в других людях и, чтобы скрыть страх неполноценности, напускает на себя вид беспечной самоуверенности, выражая свое признание тем, кто критикует его поведение. Однако за напускным безразличием скрывается жажда одобрения и успеха у окружающих.

Коротко

Разочарование, ведущее к напускному безразличию (первая группа цветов характеризует компенсацию).

Актуальная проблема или поведение, вызванное стрессом

Первая выборка

Хочет, чтобы его ценили и уважали и пытается найти это в близком и спокойном общении, основанном на взаимном уважении.

Вторая выборка

Действие доставляет ему удовольствие и он хочет, чтобы за личные достижения его уважали и почитали.

Производство сувениров, Россия

@темы: последняя буква алфавита!

---

Пьер Берже. Письма к Иву. Продолжение. 47 - 49.

47. 10 мая 2009 г.
Мне снова попался текст, который я написал когда-то, прочитав у Рембо: « рука, держащая перо, стоит руки пахаря на плуге». Я адресую его тебе, он будет вместо письма. В конце концов, и там тоже я говорю о себе:
«Старая фантазия, как часто она приходит на ум, как часто я ее отгоняю… Это множество слов, которое выстраивается, как неприятельские солдаты - мне предстоит сразиться и победить каждого, одного за другим, или пасть, задавленным их количеством. Бой уже мне кажется неравным – одно перо против стольких противников! И это без тех, которые еще готовятся вступить в стычку. Вот-вот они будут здесь. Они не сомневаются, что победят меня. Они меня выслеживают, подстерегают, они не жалеют времени. Время! У меня именно его-то и нет! Я так много его потерял, что почти ничего не осталось, так что я не стану надеяться на чудеса, изображать щедрость, растрачивать его. Я должен организовать оборону, защитить себя, подготовить нападение. Я не могу позволить себе роскошь прямой атаки, это слишком рискованно, и пополнения не будет, я совсем один и могу рассчитывать только на собственную бдительность. Я их изучил, этих врагов – сейчас момент, когда противники приглядываются, демонстрируют себя друг другу, пытаются оценить свои и чужие силы. Поначалу с ними легко – со словами, это ведь о них идет речь – они будто бы поддаются, повинуются, выстраиваются как ты хочешь, но внезапно, непонятно почему, поднимают мятеж, рассыпаются во все стороны, отказываются вставать в шеренгу, и, как конь, встретив преграду, застывают на месте, неподвижные, оцепенелые. Я знаю, о чем говорю. Сколько раз мне приходилось разворачиваться и возвращаться? Я перестал считать. Есть ловкие люди – я с ними знаком, я их уже достаточно повидал с тех пор, как охраняю границы писательства. Ловкие люди избегают путей с преградами, они аккуратно ведут свои небольшие группки слов, отполированных, как новенькие монеты, направляют их в поход через те сто пятьдесят страниц, которые необходимы, чтобы не показаться смешным – и возвращают, рысцой эпилога, в мирную конюшню, где поджидает читатель. Я в грош не ставлю подобные променады, они, конечно, полезны для здоровья, и даже дети могут в них участвовать. С этими ловкачами, о которых я говорю, вы не рискуете отморозить ноги в реке Березине под взглядом единственного глаза Кутузова, речь вообще не идет о передовой. С ними вы все время остаетесь в тепле, под крышей. Никаких настоящих баталий. Не будет и побед, но также и поражений, только бесконечные мелкие стычки, ненужные, не срочные, где в картонных декорациях противостоят друг другу киношные солдаты, которые только и ждут окончания фильма, чтобы пойти домой».
48. 11 мая 2009
В том тексте, который я тебе послал вчера, говорится, конечно же, обо мне самом, но все это можно сказать о ком угодно, причастном к творчеству, ты это понимаешь лучше, чем кто бы то ни было. Творчество – это борьба сначала с самим собой, а потом со всеми и со всем. Борьба ежесекундная. Я не верю в безмятежных гениев, которые сидят и ждут вдохновения, подлинные гении – мученики: Флобер, Пруст, Толстой, Джойс, Селин, Жене. Я назвал только писателей, но есть ведь и другие – художники, музыканты, философы, а иногда и кутюрье – пусть мода и не является искусством. Я могу засвидетельствовать, что ты был одним из мучеников, о которых я говорю, что вся твоя жизнь состояла из ужаса и тревоги, и я должен признать, что самые кошмарные годы оказались наилучшими для творчества. Бодлер о таком уже говорил. Разве можно забыть те коллекции? Те, которые ты велел показывать под целые акты из «Тоски» и «Тристана и Изольды». Коллекции безумца, коллекции наивысшего мастерства. Коллекции, которые очень дорого тебе обошлись, и, позволь признаться, мне тоже. Однажды я ушел, решив расстаться с улицей Бабилон. Ты предпочел, чтобы я остался на месте, а сам разместился в студии. Приходил туда спать, приводил своих жиголо, покуда как-то не позвонил мне в слезах и не позвал прийти и забрать домой. Потом вернулись демоны, и я переехал в отель. О, не слишком далеко, в «Лютецию», в конце той же улицы Бабилон. Я не мог уйти от тебя на большее расстояние. На самом деле, как ты понял, я так и не смог вообще от тебя уйти. Только твоя смерть освободила меня от страхов, от моей тревоги, от этого телефона, который постоянно соединял нас хоть через полмира. От моего невроза, может быть. И что же, обрел я теперь покой? Нет, за мной тянутся слишком давние привычки; но я выучился терпению – я, нетерпеливый – такому, как пишет Джойс в «Поминках по Финнегану»: «А теперь терпение; и помните, терпение – великая вещь, и более всего мы должны избегать чего-то, подобного не имению или потере терпения». Знай, что каждый день я спрашиваю сам себя – а понравился бы тебе сегодняшний закат? а то, как дождь стекает по крыше моего сада? Твое отсутствие именно в этом – ты ничего не можешь разделить со мной. Я убеждаю себя, что тебе бы понравилось одно или другое, вот, например, «Макбет» позавчера в Опере Бастилии, ведь тебе до безумия понравился тот, который мы слушали в Зальцбурге, в скалах, с Грейс Бамбри и Фишером-Дискау. Частенько, прежде чем пойти на спектакль, ты меня спрашивал: «Как тебе кажется, это для меня?» Нынешний «Макбет» был для тебя…
49. 15 мая 2009 г.
Я рассказал тебе о «Макбете» и задумался обо всех операх и драматических постановках, которые мы посмотрели и запомнили. Как их забыть? Как забыть «Короля Лира» Питера Брука, «Фауста» Грюбера, «Толлер» и «Сказки Гофмана» Шеро, множество спектаклей Боба Уилсона, «Добрый человек из Чычуани» и «Комическия иллюзия» Стрелера, «Дон Джованни» Ханеке, Мольер в постановках Витеза, «Святой Франциск Ассизский» Питера Селларса, «Вишневый сад» Брука? А сколько я не упомянул! Театр и опера были частью нашей жизни. Они ее питали.

@темы: ysl - pb

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Марокканская страсть...

Пьер Берже в Марракеше продает с аукциона вещи несказанной красоты. И каталог несказанный). С приглашением "копировать и распространять любую часть публикации")).
Серьезно, каталожные данные все какие надо, фотографии качественные.
Кое-что по 200-300 евро, кстати. Прямо хоть поезжай и того...)))
issuu.com/artcurialbpt/docs/2882?e=6268161/1278...

---

Пьер Берже. Письма к Иву. продолжение. 41 - 43

41. 24 апреля 2009 г.
Ив, мой Ив, я тебе не писал с тех пор, как вернулся в Париж. Я возвращаюсь в Марракеш на свадьбу внучки Мареллы. Всю неделю проведу там. Начал завозить мебель на улицу Бонапарт. Множество вещей прибывает с улицы Бабилон, в том числе «канапе Шанель», которое ты заказал для малого салона, птица сенуфо, торшеры и мраморные колонны из столовой, медальон Людовика XIV, который был у меня на острове Сен-Луи. Я купил коромандельскую бежевую ширму, XVII век, с козочкой и ланью, отдыхающими среди сосновых деревьев. Жак Гранж дал мне ценные советы. Благодаря ему удалось разместить тот стеклянный столик, который прибыл из дома Шанель. И единственная картина – Кирико, первый холст, который мы приобрели и который я не выставил на аукцион из-за сложностей с комитетом Кирико.
Удалось, помимо пяти пар замшевых занавесей для библиотеки, сделать еще две для салона. Мне очень понравилось, и я уверен, ты был бы доволен. Я хотел создать атмосферу в дух Жерара Милля, и мне это, думаю, удалось, в том числе благодаря Жаку. www.vervex.info/an-introduction-to-gerard-mille...

Ты даже представить себе не можешь, насколько это успокаивает – жить в окружении вещей, которые принадлежали нам двоим, которые я знаю столько лет, которые мне говорят о тебе. Две пирамиды из горного хрусталя, находившиеся тоже на острове Сен-Луи и которые когда-то принадлежали Мисе Серт – и они теперь здесь. Помнишь, как они тебе нравились?
Приводя в порядок бумаги, я перечитал письмо, которое ты мне написал в день открытия своей выставки «Невероятные путешествия». Дочитывал я его в слезах. Это признание в любви, ты иногда их делал. Ты подписался «Ив, твой всегда и навсегда». Это был 2006 год, за два года до твоей смерти. Такие вещи невозможно произносить, это на грани мелодрамы, однако ведь с самого первого дня мы знали, ты и я, что это навсегда. Это и звучит в твоем письме. В песне Жака Бреля «Старые любовники», которую включили в церкви Св.Рока к день твоих похорон, говорится именно об этом. Именно поэтому я ее выбрал. Да, мы пережили бури и кораблекрушения, но мы ни разу не усомнились в этом навсегда. Однажды, ты это знаешь, я едва не ушел от тебя к Мэдисону. Я не ушел из-за этого навсегда. Из-за этого навсегда я принял твой последний вздох и закрыл тебе глаза. Навсегда, которому я был верен, пусть иногда за это дорого приходилось платить. После тебя, Мэдисон остается самой важной историей в моей жизни. Он появился в тот момент, когда с тобой все было плохо, когда все было плохо со мной, когда тебя поработили алкоголь и наркотики, чтобы больше никогда не выпустить. Ничто не помогло, ни курсы дезинтоксикации, ни врачи, ни психиатры, ни психоаналитики, ни я. Это было время, когда я не знал, что еще придумать, когда частью нашей повседневной жизни стала ложь, потому что надо было делать вид, скрывать, ничего не показывать. Время, когда никто не знал, сможешь ли ты сделать следующую коллекцию, время, когда мы шли по краю пропасти, а со всех сторон подстерегали сплетники и журналисты. Но не дремала твоя судьба, которая до самого конца уберегала тебя от самого худшего. Именно в это время появился Мэдисон. Я, вероятно, обязан ему тем, что смог пережить эту бурю. Он принес мне то, чего я ждал: свою молодость, свою культуру, свою отвагу, свою цельность, свою любовь. Ты его полюбил, потом перестал выносить, потом полюбил снова. Восхищение и нежность, которые он питал к тебе, говорили за него и свидетельствовали о его человеческих качествах. Сейчас с тех пор прошли уже годы. Когда он появился снова, тебе уже было нечего бояться, и ты понял, что я нашел в нем то, чего никто на свете мне не мог бы дать: уникальные отношения, свободные от демонов ревности, основанные на уверенности. Спасибо тебе, что ты это понял. Время войны миновало, пришло время мира.
42. 25 апреля 2009 г.
Очень красивая свадьба у внучки Мареллы. Вчера – ужин в риаде, внутреннем садике у мечети Муассин, сегодня завтрак, после мессы в церкви Марракеша, в изысканном саду, который создал Мэдисон. Тебе бы очень понравилось. Более сотни гостей разместились у столов, накрытых на траве под фруктовыми деревьями. Ветки абрикосов уже тяжелы от плодов, миндаль весь в цвету, это магическое место, одно из самых красивых, какие я видел. Ни абрикосы, ни миндаль еще не созрели, но этого уже недолго ждать, ты же знаешь, как рано здесь наступает весна. Как всякий раз, я ходил собраться с мыслями возле твоего памятника. Я был один, и у меня теснило сердце, когда я думал о годовщине, которая наступит 1 июня. Ты родился первого августа. Ты должен был умереть первого числа другого месяца. Сегодня утром я очень рано проснулся, из-за птиц, которые шумно встречали утреннюю зарю. Я подумал о Дар-эль-Ханше, где, помнишь, петухи перекликались среди ночи, мелия роняла свои синие цветы, а звук фонтана сопровождал нас и во сне… Как раз тогда мы открыли для себя сад Мажореля, не зная, что однажды он станет нашим, хотя уже приходили туда каждый день. Там никого не бывало, сад был загадочным, потайным, заброшенным. По вечерам, как часто бывает в Марракеше, поднимался ветер, он посвистывал в пальмах, перебирал листья бугенвиллей. Именно тогда мы привязались к этому саду. Позже, когда строительные компании захотели его разрушить, мы сделали все, чтобы им помешать – и купили его. Теперь каждый год туда приходит более 600 000 посетителей, я думаю, мы можем гордиться.
43. 28 апреля 2009 г.
«Что сталось с моими друзьями, думаю, их унес ветер». Рютбеф, помнишь? Сколько раз ты жаловался на одиночество? Но это не ветер их унес, твоих друзей, это ты сам. Ведь это ты отказывался их видеть. «Я их все-таки люблю, - говорил ты мне, – просто не могу». Те, о которых я говорю, читая эти строки, поймут, хотя, по большей части, они и не нуждаются в моих свидетельствах. Отвечая на опросник Пруста, ты, когда тебя спрашивали, «что для вас худшее из несчастий», говорил «одиночество». Знал ли ты тогда, что одиночество будет сопровождать тебя с безупречной верностью до конца дней? Что пространство вокруг тебя будет становиться все теснее, воздух – все более разреженным, ночь будет наступать все раньше? Как в «Генрихе IV» Пиранделло, мы все, которые тебя окружали, знали наизусть свой текст и декламировали его, с единственной надеждой - на какое-то время вырвать тебя из когтей душевных мук. Когда занавес опускался, все были уже без сил, измученные, как будто вытаскивали на берег утопающего пловца. Ты каждый день шел ко дну. И уже не так много людей было рядом, чтобы прийти на помощь. Твой дом моды был последним спасательным кругом, но потеряв и его, ты уже не знал, за кого или за что схватиться. Ты можешь представить себе, как страдал я, бессильный, когда ты отбивался от ветряных мельниц? Тебе посчастливилось встретить Филиппа, который был с тобой рядом, он стал оберегать тебя в свой черед. Так что ты не был одинок, по крайней мере, в действительности, и я успокоился, тем более, я знал, если что-то хоть немного пойдет не так, ты позовешь меня. Таков был наш кодекс, наш пакт. Ты каждый раз так и делал и каждый раз я спешил к тебе. «Именно ты закроешь мне глаза», много раз говорил ты мне. Тебе нравились формулы. Я закрыл тебе глаза. Я не знал, что это будет так трудно – они не хотели оставаться закрытыми. Санитар положил тебе по компрессу на каждый. Было 23 часа 12 минут.

@темы: ysl - pb

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Не спросил ни меня, ни Филиппа..."

Думаю, теперь знаю, что за Филипп имелся в виду. У Пьера Берже, само собой...
Филипп Мунье - Philippe Mugnier, сейчас - директор Фонда Сен-Лорана-Пьера Берже. Был адвокатом, поверенным. Последние десять лет жизни Сен-Лорана был его ассистентом и другом.
Вот он, сфотографирован в этом году. На поводке - Мужик!

@темы: ysl - pb

---

Radiohead

"Kill me Sarah,
kill me again with love.
It's gonna be a glorious day.Э

---

Интервью Алана Рикмана "Новой газете"

www.novayagazeta.ru/arts/70234.html

---

Пьер Берже. Письма к Иву. Продолжение. 35-36

35. 13 апреля 2009 г.
Сегодня утром я думал о тебе и говорил себе, моя жизнь рядом с тобой вся целиком прошла в попытках тебя уберечь от всего. Если что-то могло тебя расстроить – я даже не говорю о самых тяжелых событиях – от тебя это скрывали. Это не было произнесено, однако в доме моды все до единого поступали точно так же. То же было в вашей семье. Мы были в Марракеше, когда умерла твоя бабушка, и твоя мать и сестры не захотели, чтобы я тебе об этом сказал. Ты узнал только вернувшись в Париж. Примеров в этом роде предостаточно. И последний – твоя смерть, глиобластома, о которой ты так и не узнал. Должен ли я был тебе сказать? Я решил тогда, что нет, конечно же. Дела твои были в порядке, завещание хранилось у нотариуса, не было никакого смысла тебе сообщать. Врачи были согласны со мной, потому что знали, что ты не перенес бы такого известия. Для этого у тебя не было ни необходимого мужества, ни физических сил. Ты ни разу не задал нам ни малейшего вопроса – ни мне, ни Филиппу. До самого конца ты был уверен, что страдаешь от последствий того, что несколько раз падал в Танжере. Нужно сказать, это были совсем не шутки – трижды ты падал на одной и той же каменной лестнице и каждый раз выходил из больницы с восемью новыми швами. И в больнице же ты и находился, когда я в тот раз пришел к тебе. Так что нетрудно было сказать, что все проблемы из-за этих падений. Так сказали тебе медики, так сказал тебе я, так ты и думал. Ты так и думал, я уверен, потому что ты от меня не скрывал своих страхов и тревог. Как раз наоборот. И ты просто умер однажды в воскресенье ближе к вечеру. Да, я защищал тебя от тебя самого. Может быть, излишне? Некоторые так и полагают, в том числе кое-кто из друзей. Но знают ли они, и что именно они знают? Они знают очень мало, на самом деле. Знают ли они, что в Нью-Йорке ты попытался броситься из окна в отеле «Пьер» , я удержал тебя и у меня чуть не разжались руки, а ты был уже совсем снаружи? И потом снова, в Антверпене? Они знают, что однажды ты кинулся под колеса полицейской машины, которая чудом отвернула, флики выскочили, от души осыпали тебя ругательствами, а мне посоветовали отправить тебя лечиться? И сколько было еще других случаев! Эта роль, ты это знаешь, подошла мне идеально, как перчатка. Твоя тебе тоже очень шла. Ты решил быть любовником смерти.
Я подумал, что надо заказать мессу к годовщине твоей смерти. Я спрашивал себя, что делать, и вспомнил, что в прошлом году столько людей не смогли войти в церковь из-за службы безопасности президента Республики, что теперь это стало бы такой возможностью их вознаградить.
Сегодня утром, в одной церкви на севильской равнине я поставил за тебя свечу. Я сказал «за тебя» - это просто такое выражение, я имел в виду «вместо тебя», ты же знаешь, я абсолютный агностик. Добавлю, что действия папы меня легко превратили бы еще и в антиклерикала, но ты ставил свечи за свою бабушку, за успех своих коллекций, за Мужика, за себя, может быть, и за меня тоже, так что мне ничего не стоило это сделать. Я и раньше так делал, просто не говорил тебе.
36. 14 апреля 2009 г
Красивые места по дороге от Севильи до Толедо. Толедо - город арабский, еврейский, католический. Католики, как они говорят, все сохранили – на самом деле они все разрушили и в некотором смысле подвергли унижению арабов, устроив церкви и соборы на месте мечетей.
Сурбаран возвышается над всей испанской живописью. Удивительна дистанция, на которой он остается от своего сюжета. У других художников с их сюжетом возникает эмпатия, у него – никакой. Его кисть одна прикасается к холсту. Ни сердце, ни дух как будто вовсе не участвуют. И однако! Такая феноменальная аристократическая сдержанность. Я не знаю больше ни одного художника, о котором мог бы это сказать. Ты любил живопись – о, и как сильно! – но, на мой взгляд, слишком большое значение придавал сюжетам. На одном аукционе в Цюрихе ты не захотел покупать «Моряка» Матисса – он тебе не понравился, я так и не понял, почему. Зря я тебя послушал. Я жалел об этом полотне, и до сих пор жалею. А теперь я слишком стар, чтобы начинать новую коллекцию. Жаль, потому что я точно знаю, что если бы время мое не было бы уже отмерено, я я бы снова это сделал. Ты спросишь, откуда у меня такая уверенность - не знаю, но она у меня есть. Я также не знаю откуда вообще у меня вкус к этому, потому что ничего его не предвещало. В моей семье не интересовались искусством ни в каком виде, ничего в нем не понимали, мы жили в окружении безобразной мебели, картин и предметов. В детстве я находил убежище в мире книг, а попадая в музеи, ничего особенного не чувствовал. Что потом случилось? Может быть, решающим было мое знакомство с Бюффе. Я не могу сказать точно. В любом случае, в один прекрасный день – так, как людям случается уверовать, так, как вдруг понимаешь, что говоришь на иностранном языке - я осознал, что понимаю искусство. Как раз тогда я встретился с тобой. Я всегда думал, что это не случайное совпадение. Ты меня слушал, ты доверял мне безоговорочно, как и во всем, ты позволил мне заострить мой взгляд, отточить вкус, а самое главное - найти себя самого, потому что именно здесь я себя нашел. В прикладном искусстве и особенно в живописи. Это так странно – ведь пусть я и не писатель, но все-таки написал несколько книг, пусть не музыкант, но играл на скрипке, могу читать партитуру. В отличие от этого, ни живописи, ни рисунку я никогда не учился. И однако именно изобразительное искусство сильнее всего трогает мою душу, именно оно мне необходимо, именно его я лучше всего понимаю, оно доставляет мне наибольшее блаженство. Я часто жалел, что не прослушал курса истории искусств. Изменилось ли бы от этого что-нибудь? Я не стал бы любить живопись больше или меньше… Мне отвратительно в культуре дидактическое и все что на него похоже. Чтобы по-настоящему любить, нужно все забыть, и именно так со мной всегда и было.

@темы: ysl - pb

---

Дом Хоакина Сорольи.

Я поняла, о каком "дворике художника" говорит Пьер Берже. Дом-музей Сорольи в Мадриде. Я еще не видела.

@темы: ysl - pb

---

Пьер Берже. Письма к Иву. Продолжение. (33,34)

10 апреля 2009 г
Мадрид. Мы с Мэдисоном остановились в этом городе, который я люблю, прежде чем двинуться на Марракеш. Завтра у нас Севилья, потом Кордова и Гранада. Дальше ночь в Гибралтаре – и Марокко. Вчера – долгий поход в Прадо. Ты меня знаешь, я там все уже видел, все пересмотрел – но магия каждый раз действует заново. Говорят – верить ли этому – что «Колосс» и то, что называют «черные картины», сделаны не Гойей. Эксперты, которые приходили исследовать нашего Гойю, мне об этом рассказали. Так или иначе, я считаю, это просто убийственно – почти через двести лет после смерти Гойи ставится под сомнение целая часть его наследия. Как ты помнишь, такая же история вышла с Рембрандтом, и его наследие сильно перетряхнули, к несчастью для иных музеев и коллекционеров.
Перед тем, как выехать, я побывал в Лувре, проведал нашего розового ребенка, как мы его называли, чтобы отличать от голубого, из МЕТ (КВ: Музей Метрополитен в Нью-Йорке). В Прадо меня поразило, как хороши работы Риберы, у нас его плохо знают. Это исторический живописец с таким точным глазом. В этом смысле Гойя тоже неплох, но если бы я принадлежал к испанской королевской семье, вряд ли бы я был рад обнаружить себя на картине с физиономией дегенерата. Мы побывали в трех небольших фондах, каждый со своими плюсами и минусами. Где-то есть какой-нибудь Гойя, где-то – лиможская эмаль, которая могла бы быть нашей... Больше всего мне понравился садик, который принадлежал одному художнику конца XIX – начала ХХ века, забыл, как его зовут. Мне показалось, он напоминает садик в Танжере. Скамьи, узорная плитка, потайные источники, скрытые беседки.

12 апреля 2009 г
Мы в Севилье. Я сюда приезжал, когда был президентом Оперы и когда обрушилась декорация. Один человек был убит, многие ранены. (От КВ: Это случилось в июле 1992 года. Оперу он возглавлял с 1988 по 1994. Было много историй, вокруг них много страстей, естественно.) Я не забуду этих людей – музыкантов, хористов, техников – потрясенных, не в силах поверить в то, что произошло, страдающих. Из той поездки я вернулся в ужасе, уничтоженный. Сейчас в Севилье солнце. Это Юг, улицы полны веселых, свободных людей. Идет пасхальная неделя, которая почти не сказывается, на мой взгляд. В ресторанах подают молочного поросенка. Знаешь, арабское влияние здесь совершенно явное. Видишь, Кику, это всё моменты, которые трудно принять, трудно переносить – вот так быть здесь и не мочь ничего разделить с тобой. Я временами жалею, говорю себе, что должен бы был тебя подталкивать, заставлять ездить со мной, не спрашивать твоего мнения. Как-то раз тебе в моем присутствии задали вопрос, почему ты больше не ездишь в Зальцбург – и ты ответил: «Потому что Пьер меня туда не возит». Непросто мне было такое проглотить! Я все время думал об этой твоей фразе, зачем бы ты ее не произнес, просто ли чтобы сказать гадость или ты правда не понимал, и я решил отнести ее на счет твоей утонченной аморальности. А если бы я это сделал? Если бы я потребовал, чтобы ты ехал со мной, в Зальцбург или куда угодно, как бы ты реагировал? Ответ, к несчастью, один - что ты сказал бы «нет».
Сегодня рано утром я думал о тебе. Город уже проснулся, мне было слышно лошадей, которые возят зеленые коляски по желтым улицам. Я на самом деле думал о нас, о нашей первой поездке в Грецию. Мы были молоды. Ты захотел – одна из причуд, которые сопровождали тебя до конца - высветлить волосы. Мы купили нужный состав, и все было прекрасно до того момента, как ты нырнул в море – волосы позеленели. Смятение, ужас. Нам предстоял обед во французском посольстве – ситуацию надо было исправлять. Новое средство, новое мытье головы. На сей раз ты получился темным шатеном, но мы решили остановить эксперимент. Поездки часто проходили сложно. На Сицилию (это было не так уж давно) ты приехал, чтобы получить премию «Золотая роза», которую
тебе передал Чильида, а уехал со сломанным плечом, которое так и не срослось. ( от КВ: это было в 2001 году. Эта самая премия присуждается «персоне года в сфере культуры» и вручает ее обычно предыдущий лауреат. Чильида – это тот басконский скульптор, который сделал «причеши-ветер»! – вручал Сен-Лорану. А тот в 2002 году – Дэвиду Хокни). Позже, на ступенях собственного подъезда ты сломал и второе плечо и до конца дней остался инвалидом. Я в любом случае должен признать, что твое мужество меня потрясло. С наложенной шиной, ты произнес в Палермо замечательную речь о Чильиде – чтобы потом сесть в самолет, который я вызвал, и срочно отправиться в Американский Госпиталь. Ах. как хорошо мне был знаком этот Американский Госпиталь! Ты там проводил месяцы и месяцы, раз за разом. В конце концов он превратился в род убежища, за которое ты цеплялся всю жизнь. Именно там обнаружили твой рак. Именно там я узнал, что надежды нет.
Как я тебе говорил, арабское влияние очевидно – именно этим мне дорога Севилья. Арабское искусство и культура, невероятная сила этой цивилизации, которая пронизывает века. Все это великолепно видно в Марокко, но, в некотором смысле, там – копия того, что арабы создали в Испании. В твоем присутствии я чаще всего старался о подобных вещах не рассуждать, потому что это, возможно, тебя бы расстроило. Я понимал, что, несмотря на всю трезвость своих взглядов, ты не был готов судить своих родственников. Ты знал, что они малокультурны и далеки от всего, что тебя вдохновляло, но предпочитал об этом не говорить. Колониализм – это дерьмо, и я это давным-давно понимаю. Понимаю с тех пор, как прочел книгу Андре Виолли «Индокитай SOS». Алжирская война должна была покончить с этим гнусным победительством, в котором твои так отличились. Я не подписал «манифест ста двадцати одного , несмотря на настояния Жан-Поля Фора, чтобы сохранит право посещать тебя каждый день в Валь-де-Грас. И я об этом жалел всю жизнь. » (От КВ: Манифест, подписанный 121 французским деятелем культуры, против войны в Алжире и за право алжирцев на независимость. А в Валь-де-Грас был военный госпиталь, где, в психиатрии, оказался Сен-Лоран вскоре после того как был отправлен в армию. Отправлен руководством фирмы Диор, где тогда работал (самого Диора в живых уже не было), администрация в какой-то момент решила, что негоже молодого дизайнера прикрывать от призыва во время войны, снова и снова продлевая ему освобождение как ценному сотруднику. Пьер Берже добыл разрешение ходить в этот самый военный госпиталь и боялся это разрешение потерять.) В общем, я хочу тебе сказать, что мои убеждения только укрепились в этой поездке в Испанию, и восхищение арабской культурой только возросло. Потом туда пришла кошмарная инквизиция и католицизм, которые накрыли Европу как крышка. И подумать только, что в Оране о медине говорили «черная деревня»!
Ты не сможешь даже представить себе, как красив Алькасар, это чередование лепнины «джебс», глазурованной плитки, эти потолки с такой изысканной росписью по дереву «зуак». Что до садов, о них все знают. Фонтаны, дворики, водогоны сменяют друг друга. Все это истинное очарование и одновременно воплощение абсолютной точного расчета. Скажу еще раз, я хотел бы, чтобы ты был здесь. Но это я обращаюсь к Иву из моей молодости, всему открытому, легкому на подъем, интеллигентному, блестящему уму, готовому полюбить все, всегда доступному, умеющему восхищаться. Не к тому, в которого ты превратился, когда алкоголь и наркотики распылили твои способности, прежде чем просто разорвать тебя. Не к тому, из последних лет, когда ты скрывался внутри некоего персонажа, брюзги, закрытого, мрачного, не знающего ни радости, ни желаний. Этого персонажа, который так мало был на тебя похож, который служил тебе как доспех, чтобы защититься от жизни и от других людей – я его не любил. Но я любил тебя, так что принял и его, и, опять же, помогал тебе его играть. Я так никогда и не смог пойти тебе поперек. Я усвоил привычку делиться своими чувствами с другими, а тебя держать на расстоянии от всей этой жизни, которая тебя больше не интересовала. Поверь, мне мучительно это писать. Я всегда думал, что ты много страдал. Ты так говорил, и я в это верил. Этот мрак постоянной тоски, который окутывал твое лицо все последние годы, невыносимо было видеть, однако с этим надо было жить и делать вид, что не замечаешь. Этот мрак присутствовал во всем, всегда, и ничто не могло его рассеять. Эта меланхолия, черная желчь, которая тебя точила, добиралась до всех, кто был с тобой рядом, но другие тебя интересовали так отдаленно, что ты их просто не замечал. Каждый прилагал усилия, чтобы если не развлечь тебя, то хотя бы заставить самую малость участвовать в жизни. В глупой повседневной жизни. Но даже так – ты не мог. Ты нашел убежище в булимии и невероятном гурманстве. Ты, который прежде – и с полным правом – гордился своим телом, ты дошел до того, что так его ненавидел, что начал уродовать. «Я превратился в монстра», - говорил ты, и это была правда. Мазохизм, с которым ты так увлеченно играл, взял реванш. Это из-за него, я уверен, ты себя уничтожал в течение стольких лет. Сначала при помощи алкоголя, наркотиков, потом – объедаясь. Это обжорство, я всегда знал, в немалой степени было направлено против меня. Такой способ сказать мне: «ты отобрал у меня наркотики и алкоголь – но я отомщу». Чего ты не понимал – так это то, что первым, по кому это ударит, будешь ты. Ты был инфантилен, и стратегии твои были детские. Я любил тебя и за это…

@темы: переводы-ы-ы, ysl - pb